Карлик Нос ( Вильгельм Гауф )

Очень не прав будет тот, кто думает, будто феи и волшебники водились только во времена Гарун аль-Рашида, владыки Багдада, а то даже и утверждает, будто все, что рассказывают о духах и об их повелителях на городских базарах, - это выдумки.

Феи есть и сегодня, и не так давно я сам оказался свидетелем истории, в которой явно были замешаны духи, как вы увидите.

В одном крупном городе моего дорогого отечества Германии много лет тому назад жил себе тихо и мирно с женой один сапожник.

Целый день он сидел на углу улицы и чинил башмаки и туфли, да и новые делал, если доверяли такой заказ.

Но тогда ему приходилось сначала закупать кожу, потому что он был беден и запасов у него не было.

Жена его торговала овощами и фруктами, которые она выращивала в маленьком садике за городскими воротами, и покупателей у нее хватало, потому что одевалась она опрятно и чисто и умела, красиво разложив овощи, показать свой товар в лучшем виде.

У этой скромной четы был сын, красивый мальчик, приятный лицом, складный и для своих двенадцати лет уже довольно крупный.

Он обычно сидел возле матери на зеленном рынке и часто помогал женщинам и поварам, делавшим у жены сапожника большие закупки, донести овощи до дома.

Из таких походов он редко возвращался без красивого цветка, или монетки, или пирожного, ибо хозяевам этих поваров нравилось, когда в дом приводили такого красивого мальчика, и они всегда щедро его одаривали.

Однажды жена сапожника сидела, как обычно, на рынке.

Перед ней стояло несколько корзин с капустой и другими овощами, а также со всякими травами и семенами; в корзинке же поменьше лежали ранние груши, яблоки и абрикосы.

Маленький Якоб - так звали мальчика - сидел рядом с ней и выкрикивал звонким голосом: - Эй, господа, поглядите, какая прекрасная капуста, как дивно пахнут эти коренья! Ранние груши, хозяйки, ранние яблоки и абрикосы! Покупайте! Моя мать отдаст по дешевке.

Так выкрикивал мальчик.

В это время через рынок проходила какая-то старуха, довольно-таки оборванная и обтрепанная.

У нее было маленькое, заострившееся личико, все в морщинах от старости, красные глаза и остроконечный, крючком, нос, спускавшийся к подбородку.

Она шла, опираясь на длинную палку, и все же было непонятно, как она ходит.

Она хромала, ковыляла, шаталась.

Можно было подумать, что ноги у нее на шарнирах и она вот-вот свалится и стукнется своим острым носом о мостовую.

Жена сапожника внимательно глядела на старуху.

Ведь она уже шестнадцать лет ежедневно сидела на рынке, а ни разу не видела этой странной особы.

Но она невольно испугалась, когда старуха проковыляла к ней и остановилась у ее корзин.

- Вы зеленщица Ганна? - спросила старуха неприятным, скрипучим голосом, не переставая трясти головой.

- Да, это я, - отвечала жена сапожника.

- Вам что-нибудь угодно?

- Видно будет, видно будет! Взглянем на травки, взглянем на травки, есть ли у тебя то, что мне нужно, - ответила старуха, склонилась над корзинами и, роясь своими коричневыми, уродливыми руками в корзинке с травами, стала вытаскивать оттуда своими длинными паучьими пальцами пучки, которые были так изящно и славно уложены, а затем подносить их один за другим к своему длинному носу и обнюхивать со всех сторон.

У жены сапожника надрывалось сердце при виде того, как обходилась с ее редкими травами эта старуха.

Но она не осмеливалась ничего сказать, потому что проверить товар - право покупателя, а кроме того, она испытывала странный ужас перед старухой.

Перерыв всю корзину, та пробормотала: - Дрянь товар, дрянь трава, нет того, что ищу.

То ли дело пятьдесят лет назад! Дрянь товар, дрянь товар! Такие речи рассердили маленького Якоба.

- Да ты же просто бессовестная старуха! - воскликнул он раздраженно.

- Сначала ты запускаешь свои гадкие коричневые пальцы в прекрасные травы и мнешь их, затем подносишь их к своему длинному носу, после чего никому, кто видел это, не захочется их покупать, а теперь ты еще называешь наш товар дрянью, а ведь и сам повар герцога все покупает у нас!

Старуха покосилась на храброго мальчика, гнусно рассмеялась и сказала сиплым голосом:

- Сыночек, сыночек! Тебе, значит, нравится мой нос, мой красивый длинный нос? Ну что ж, и у тебя вырастет на лице такой же - до самого подбородка.

С этими словами она принялась за другую корзину, где лежала капуста.

Беря в руку самые красивые белые кочаны, она сжимала их так, что они кряхтели, затем швыряла как попало назад в корзину и опять говорила: - Дрянь товар, капуста дрянь! - Не тряси так противно головой! - испуганно крикнул мальчик.

- Ведь шея у тебя не толще кочерыжки, долго ли ей переломиться, и тогда голова твоя упадет в корзину.

И уж тогда покупателя ищи-свищи! - Ах, тебе не нравятся тонкие шеи? - пробормотала старуха со смехом.

- Ну что ж, у тебя и вовсе шеи не будет; голове придется уйти в плечи, чтобы не свалиться с хлипкого тельца.

- Хватит вам болтать вздор с мальчиком! - сказала наконец жена сапожника, недовольная долгим ощупыванием, разглядыванием и обнюхиванием ее товара.

- Если вы хотите что-нибудь купить, то поторопитесь.

Вы же отпугиваете других покупателей.

- Хорошо, пусть будет по-твоему! - воскликнула старуха, метнув на нее злобный взгляд.

- Я куплю у тебя эти шесть кочанов.

Но мне, как видишь, приходится опираться на посох, и нести я ничего не могу.

Позволь твоему сыночку доставить мне товар на дом.

Я заплачу ему за это.

Мальчик не захотел идти с ней и заплакал, потому что эта карга внушала ему ужас.

Но мать строго приказала ему отнести капусту, почитая за грех взваливать такую ношу на старую, слабую женщину.

Он, хныча, повиновался, сложил, кочаны в платок и пошел за старухой с рынка.

Двигалась она не очень-то быстро, и ей понадобилось чуть ли не три четверти часа, чтобы добраться до отдаленной части города, где она наконец остановилась у одной ветхой хижины.

Вынув из кармана старый ржавый крючок, она ловко вставила его в маленькую замочную скважину, и вдруг дверь со скрежетом распахнулась.

Но каково было удивление маленького Якоба, когда он вошел! Внутри все было великолепно, потолок и стены были мраморные, утварь из прекраснейшего черного дерева с врезными украшениями из золота и лощеных камней, а пол стеклянный и такой гладкий, что мальчик поскользнулся и упал.

Старуха же вынула из кармана серебряную дудочку и продудела мелодию, которая резко огласила весь дом.

Тотчас по лестнице спустилось несколько морских свинок.

Якобу показалось очень странным, что ходили они прямо, на двух лапках, обутых вместо башмаков в ореховые скорлупки, а одеты были в людское платье и даже носили на головах шляпы по последней моде.

- Куда вы девали мои туфли, негодники? - крикнула старуха и стала колотить их палкой, заставляя их с визгом подпрыгивать.

- Долго ли мне еще так стоять? Они быстро взбежали по лестнице и вернулись с двумя скорлупами кокосового ореха, устланными внутри кожей, которые ловко надели старухе на ноги.

Теперь ее хромоты и ковыляния как не бывало.

Она отшвырнула палку и пребыстро заскользила по стеклянному полу, таща за собой за руку маленького Якоба.

Наконец она остановилась в одной комнате, которая множеством всяких приспособлений напоминала, пожалуй, кухню, хотя столы красного дерева и диваны, увешанные богатыми коврами, больше подходили для парадного зала.

- Садись, сынок, - сказала старуха довольно дружелюбно, прижав его к углу одного из диванов и поставив перед ним стол так, чтобы Якоб уже не мог выбраться.

- Садись, тебе пришлось нести тяжелую ношу, человеческие головы не так-то легки.

- Какие странные вы говорите слова! - воскликнул мальчик.

- Устать я и правда устал, но ведь головы-то нес я капустные, которые вы купили у моей матери.

- Ну, на этот счет ты ошибаешься, - засмеялась старуха и, сняв крышку с корзины, вытащила оттуда за волосы человеческую голову.

Мальчик был вне себя от ужаса.

Он не мог понять, как все это произошло.

Но он подумал о своей матери.

"Если кто-нибудь узнает об этих человеческих головах, - подумал он про себя, - то обвинят во всем, конечно, мою мать". - Теперь я должна дать тебе что-нибудь в награду за твое послушание, - пробормотала старуха.

- Погоди минутку, я сварю тебе такого супчику, который тебе запомнится на всю жизнь.

Сказав это, она снова задудела.

Сперва явилось множество морских свинок в человеческой одежде.

На них были фартуки, а за поясом у них торчали половники и кухонные ножи.

Затем прискакала целая орава белок.

На них были широкие турецкие штаны, они ходили на задних лапах, и головным убором им служили зеленые бархатные шапочки.

Это были, по-видимому, поварята, потому что они стремглав взбирались вверх по стенам, спускались оттуда со сковородками и мисками, с яйцами и маслом, с травами и мукой и несли все это к очагу.

А там в своих туфлях из кокосовых скорлуп сновала взад и вперед старуха, и мальчик видел, что она вовсю старается приготовить ему вкусное блюдо.

Вот с треском взвился огонь, вот что-то задымилось и закипело на сковородке, и приятный запах распространился по комнате.

А старуха бегала взад-вперед, белки и морские свинки за нею следом, и всякий раз, пробегая мимо очага, она совала свой длинный нос в горшок.

Наконец в горшке забулькало и зашипело, из него пошел пар, и пена побежала в огонь.

Она сняла горшок, вылила свое варево в серебряную миску и поставила ее перед маленьким Якобом.

- Так-так, сынок, так-так, - сказала она, - поешь-ка этого супчику, и у тебя будет все, что тебе так понравилось во мне! Вдобавок ты станешь искусным поваром, ведь надо же тебе кем-то быть, но травки - шалишь! - травки тебе никогда не найти.

Почему ее не было в корзине у твоей матери? Мальчик не понимал, о чем она говорила.

Тем большее внимание он уделил супу, который нашел отменно вкусным.

Его мать готовила ему разные лакомые кушанья.

Но такого славного блюда он еще ни разу не ел. Суп благоухал травами и пряностями, он был кисло-сладкий и очень крепкий.

Когда он доедал последние капли этого чудесного супа, морские свинки зажгли арабское куренье, и по комнате поплыли синеватые клубы дыма.

Клубы эти становились все гуще и оседали.

Запах куренья опьянял мальчика.

Сколько раз ни говорил себе Якоб, что надо вернуться к матери, он, не успев собраться с силами, снова погружался в дремоту и наконец по-настоящему уснул на диване старухи.

Странные сны пошли у него.

Ему снилось, будто старуха сняла с него одежду и напялила на него беличью шкурку.

Теперь он мог, как белка, прыгать и лазить.

Он дружил с прочими белками и морскими свинками, которые были народом очень приличным и благовоспитанным, и служил с ними у старухи.

Сперва ему доверили только обязанности чистильщика обуви: он должен был смазывать постным маслом и натирать до блеска кокосовые скорлупки, которые старуха носила вместо туфель.

Поскольку в отцовском доме на него часто возлагали подобные дела, работа эта у него спорилась.

Приблизительно через год, снилось ему дальше, ему доверили дело более тонкое: он должен был еще с несколькими белками ловить пылинки в солнечных лучах, а наловив достаточное количество, просеивать их через тончайшее волосяное сито.

Дело в том, что старуха считала пылинки нежнейшей вещью на свете, а так как жевать ей, оставшись совсем без зубов, было трудно, хлеб для нее пекли из пылинок.

Еще через год он был переведен к слугам, которые собирали старухе воду для питья.

Не подумайте, что она велела вырыть колодец или поставила во дворе бочку для дождевой воды.

Делалось это куда более тонким способом: белки, и с ними Якоб, должны были вычерпывать скорлупками лесных орехов росу из роз, и она-то и служила старухе питьевой водой.

А поскольку пила старуха очень много, работа у водоносов была тяжелая.

Через год он был поставлен обслуживать дом.

Его обязанностью было содержать в чистоте полы.

А так как полы были из стекла и любое пятнышко на них бросалось в глаза, работа эта была совсем нелегкая.

Приходилось тереть полы щетками и, привязав к ногам старые суконки, скользить на них по комнате.

На пятый год его наконец перевели на кухню.

Это было почетное место, получить которое можно было только после долгого испытания.

Якоб начал там поваренком и, дослужившись до старшего паштетника, приобрел такое необыкновенное мастерство и такой опыт во всех кухонных делах, что сам себе удивлялся.

Труднейшие блюда, паштеты из двухсот составных частей, супы сразу из всех растущих на земле трав - все он освоил, все умел приготовить быстро и вкусно.

Так прошло лет семь на службе у старухи.

И вот однажды, снимая свои кокосовые туфли и беря в руки корзину и посох, чтобы выйти из дому, она приказала ему ощипать курочку, начинить ее травами и зажарить к своему приходу, да так, чтобы хорошенько подрумянилась.

Он сделал это по всем правилам искусства.

Он свернул курочке шею, ошпарил ее кипятком, ловко ощипал ее, затем поскоблил ей кожу, чтобы та стала гладкой и нежной, и выпотрошил ее. Потом он стал собирать травы для начинки.

Но в кладовке, где хранились травы, он заметил на этот раз стенной шкафчик с полуоткрытой дверкой, которого никогда прежде не замечал.

Он с любопытством подошел поближе, чтобы поглядеть, что там внутри, и в шкафчике оказалось много корзиночек, от которых шел сильный приятный запах.

Он открыл одну из этих корзиночек и нашел в ней травку какого-то особого вида и цвета.

Стебли и листья были синевато-зеленые, а цветок маленький, огненно-красный с желтой каемкой.

Он внимательно осмотрел цветок и обнюхал его, и оказалось, что цветок этот источает тот же душистый запах, которым когда-то благоухал сваренный ему старухой суп.

Но запах был такой душистый, что Якоб начал чихать, чихал все сильней и наконец, чихая, проснулся.

Лежа на диване старухи, он удивленно огляделся вокруг.

"Бывают же такие яркие сны! - сказал он себе.

-Готов прямо-таки поклясться, что я был какой-то несчастной белкой, товарищем морских свинок и всякого другого зверья, но при этом великим поваром.

Ну и посмеется же мать, когда я все ей расскажу! Но наверно, она и побранит меня за то, что я уснул в чужом доме, вместо того чтобы помогать ей на рынке". С этими мыслями он поднялся, чтобы уйти.

Все тело его, однако, совсем одеревенело от сна, особенно затылок, он просто не мог как следует пошевелить головой.

Его даже посмешила такая сонливость, ибо он то и дело, не успевая опомниться, тыкался носом в шкаф или в стену или, если быстро поворачивался, ударялся им о дверной косяк.

Белки и морские свинки с визгом бегали вокруг него, словно желая его сопровождать.

Он и впрямь пригласил их, ступив на порог, составить ему компанию, потому что зверьки эти были славные.

Но они стремглав понеслись на своих скорлупках обратно в дом, и до него только издали доносился их скулеж.

Старуха завела его в довольно отдаленную часть города, так что он с трудом выбирался из узких улочек, да и толкотня была порядочная, ибо рядом с ним, как представлялось ему, оказался какой-то карлик.

Везде он слышал возгласы: "Поглядите на этого страшного карлика! Откуда взялся этот карлик? До чего же длинный у него нос, и голова совсем ушла в плечи, и руки-то какие коричневые и страшные!" В другое время он и сам побежал бы следом, ибо любил поглазеть на великанов, на карликов и на всякие диковинные чужеземные одежды.

Но сейчас он торопился к матери.

Он совсем оробел, когда пришел на рынок.

Мать еще сидела на своем месте, и в корзине у нее было еще довольно много овощей, значит, спал он недолго.

Но ему издали показалось, что она очень печальна: она не зазывала покупателей и сидела, подперев голову рукой, а подойдя ближе, он нашел, что она бледней, чем обычно.

В нерешительности помедлив, он собрался наконец с духом, подкрался к ней сзади, ласково положил руку на ей на плечо и сказал: - Матушка, что с тобой? Ты зла на меня? Женщина обернулась к нему и тут же отпрянула с криком ужаса.

- Что тебе нужно от меня, гадкий карлик? - воскликнула она.

- Прочь, прочь! Терпеть не могу таких шуток.

- Да что с тобой, матушка? - спросил Якоб совсем испуганно.

- Ты, конечно, нездорова.

Почему ты гонишь от себя своего сына? - Я уже сказала тебе: ступая своей дорогой! - сердито ответила Ганна.

- У меня ты ничего не заработаешь своим кривляньем, гадкий уродец! "Право же, бог отнял у нее свет разума! - озабоченно подумал Якоб.

- Как бы мне ухитриться отвести ее домой?" - Образумься, милая матушка, посмотри на меня хорошенько, я ведь твой сын, твой Якоб.

- Нет, эта шутка переходит всякие границы, - обратилась Ганна к соседке.

- Взгляните-ка на этого гадкого карлика! Стоя здесь, он наверняка отобьет у меня всех покупателей, и он еще позволяет себе смеяться над моим горем.

Он говорит мне: "Я ведь твой сын, твой Якоб!". Бессовестный!

Тут поднялись соседки и давай ругаться на чем свет стоит - а рыночные торговки, знаете ли, ругаться умеют, - и давай бранить его за то, что он смеется над горем бедной Ганны, у которой семь лет назад был украден красавец мальчик, и грозить, что если он сию же минуту не уберется, они все скопом бросятся на него и его исцарапают.

Бедный Якоб не знал, что ему обо всем этом и думать.

Ведь он же, казалось ему, пошел сегодня утром, как обычно, на рынок с матерью, помог ей там разложить товар, затем сходил со старухой к ней домой, поел там супчику, немножко поспал и вот вернулся, а мать и соседки говорили о каких-то семи годах! И называли его мерзким карликом! Что же это с ним произошло?

Когда он увидел, что мать и слышать о нем не хочет, глаза его наполнились слезами, и он печально побрел к лачуге, где целыми днями сапожничал его отец.

"Посмотрю, захочет ли узнать меня он. Стану у двери и поговорю с ним". Дойдя до хибары сапожника, он стал у двери и заглянул внутрь.

Мастер был так занят своей работой, что не заметил его.

Но случайно взглянув потом на дверь, он уронил на пол башмак, дратву и шило и в ужасе вскрикнул: - Боже мой, что это, что это? - Добрый вечер, мастер! - сказал Якоб, входя в лавку.

- Как вам живется? - Плохо, плохо, маленький господин! - отвечал отец, к великому удивлению Якоба.

- Дело у меня перестало ладиться.

Я тут совсем один, но ведь я старею, а подмастерье мне не по средствам.

- Разве у вас нет сынка, который мог бы понемножку помогать вам в работе? - продолжал свои расспросы Якоб.

- Был у меня сынок, звали его Якоб, сейчас это был бы стройный складный парень двадцати лет, который еще как смог бы мне помогать.

То-то было бы житье! Уже в двенадцать лет он был на редкость услужлив и ловок и в ремесле уже смыслил, да и собой был хорош, и нравом приятен.

Он приманил бы мне таких заказчиков, что я скоро перестал бы чинить старье, а тачал бы только новую обувь! Но таков уж мир! - Где же ваш сын? - дрогнувшим голосом спросил своего отца Якоб.

- Бог весть, - отвечал тот.

- Семь лет назад - да, вот сколько уже прошло времени - его украли у нас на рынке.

- Семь лет назад! - в ужасе воскликнул Якоб.

- Да, маленький господин, семь лет назад.

Помню, словно это было сегодня, как жена пришла домой с плачем, крича, что прождала мальчика весь день, всех расспрашивала, везде искала его и нигде не нашла.

Я всегда думал и говорил, что так будет.

Якоб был красивый ребенок, ничего не скажешь.

Вот жена и гордилась им, ей нравилось, когда люди его хвалили, и она часто посылала его с овощами и всякой всячиной в дома важных господ.

Резон в этом был, его всегда щедро одаривали.

Но я говорил: гляди в оба! Город велик, плохих людей в нем немало, гляди за Якобом в оба.

Так оно и вышло, как я говорил.

Приходит на рынок однажды какая-то уродливая старуха, торгуется из-за фруктов и овощей и наконец накупает столько, что ей самой не снести.

Моя жена, сердобольная душа, посылает с ней нашего мальчика, и... больше она его не видела.

- И с тех пор прошло семь лет, говорите? - Семь лет будет весной.

Мы объявили о пропаже, ходили по домам, расспрашивали.

Многие знали нашего красивого мальчика, успели его полюбить и теперь искали его вместе с нами.

Все напрасно.

И ту женщину, что купила овощи, тоже никто знать не знал.

Но одна древняя старуха, прожившая на свете девяносто лет, сказала, что это была, наверно, злая фея Травознайка, которая раз в пятьдесят лет приходит в наш город за покупками.

Так говорил отец Якоба, вовсю стуча при этом по башмакам и широко растягивая дратву обеими руками.

Постепенно мальчику стало ясно, что с ним произошло, он понял, что не сон видел, а семь лет прослужил в виде белки у злой феи.

Гнев и скорбь наполнили его сердце так, что оно чуть не разорвалось.

Семь лет юности украла у него старуха, а что получил он взамен? Научился наводить глянец на туфли из кокосового ореха да убирать комнату со стеклянным полом! Узнал от морских свинок все тайны кухни! Он молча стоял несколько мгновений, размышляя о своей судьбе.

Наконец отец спросил его: - Не угодно ли вам заказать у меня что-нибудь, молодой господин? Например, пару туфель или, - прибавил он с улыбкой, - футляр для вашего носа? - Дался же вам мой нос, - сказал Якоб.

- Зачем мне футляр для него? - Что ж, - отвечал сапожник.

- Это дело вкуса.

Но позвольте сказать вам: будь у меня такой страшный нос, я заказал бы футляр для него из розовой лакированной кожи.

Взгляните, у меня как раз есть славный кусочек.

Правда, понадобилось бы никак не меньше локтя, но зато вы были бы прекрасно защищены, маленький господин! А так вы наверняка ударяетесь носом о каждый дверной косяк, о каждую повозку, которой хотите уступить дорогу.

Мальчик онемел от ужаса.

Он ощупал свой нос.

Нос был толстый и в добрых две пяди длиной! Значит, и облик его изменила старуха.

Вот почему его не узнала мать, вот почему его ругали гадким карликом!

- Мастер, - сказал он, чуть не плача, сапожнику, - нет ли у вас поблизости зеркала, чтобы мне поглядеть на себя?

- Молодой господин, - строго отвечал отец, - не такая у вас наружность, чтобы сделать вас тщеславным, и у вас нет причины неустанно глядеться в зеркало.

Отучитесь от этого, у вас эта смешная привычка смешна особенно.

- О, дайте мне все-таки взглянуть в зеркало! - воскликнул Якоб.- Тщеславие тут ни при чем.

- Оставьте меня в покое, нет у меня зеркала.

У жены, правда, есть зеркальце, но я не знаю, куда она его спрятала.

Если уж вам во что бы то ни стало надо взглянуть в зеркало, то на той стороне улицы живет цирюльник Урбан.

У него зеркало вдвое больше, чем ваша голова.

Ступайте туда, и честь имею! С этими словами отец мягко вытолкнул его за порог, запер за ним дверь и снова сел за работу.

А Якоб, совершенно подавленный, направился на другую сторону улицы к цирюльнику Урбану, которого хорошо знал по прежним временам.

- Доброе утро, Урбан! - сказал он ему, - я пришел попросить вас об одном одолжении.

Будьте любезны, позвольте мне взглянуть в ваше зеркало.

- С удовольствием, вон оно, - воскликнул, смеясь, цирюльник, и его клиенты, которым он подстригал бороды, тоже разразились смехом.

- Какой вы красавчик, стройненький, складненький, шейка у вас как у лебедя, ручки как у королевы, а уж вздернутый носик настолько хорош, что лучше и быть не может! Вы, правда, немножко кичитесь им, но ничего, глядите себе на здоровье в мое зеркало.

Никто не скажет обо мне, что я из зависти не дал вам поглядеться.

Так говорил цирюльник, и заливистый хохот оглашал стены его заведения.

Якоб тем временем подошел к зеркалу и рассмотрел себя.

На глазах у него показались слезы.

"Да, мамочка, немудрено, что ты не узнала своего Якоба, - подумал он. - Не такой был у него вид в те радостные дни, когда ты красовалась с ним на людях!" Глаза его стали маленькими, как у свиньи, нос был огромен и нависал надо ртом и над подбородком, шея, казалось, напрочь исчезла, ибо голова его совсем ушла в плечи и лишь с превеликой болью поворачивалась направо или налево.

Роста он был все такого же, как семь лет назад, когда ему было двенадцать лет.

Но если другие от двенадцати до двадцати лет растут в вышину, он вырос в ширину, спина и грудь сильно выпятились и напоминали маленький, но туго набитый мешок.

Это толстое туловище сидело на маленьких, слабых ножках, которым, казалось, была не по силам такая тяжесть.

Но тем длиннее казались руки, свисавшие у него с плеч, они были не короче, чем руки рослого мужчины.

Кисти их были грубые, желтовато-коричневые, пальцы длинные, паукообразные, и, хорошенько вытянув их, он мог достать ими до пола не нагибаясь.

Таков он был на вид, маленький Якоб, - он превратился в уродливого карлика.

Теперь он вспомнил то утро, когда к корзинам его матери подошла эта старая карга.

Всем, что он тогда выругал в ней,- ее длинным носом, противными пальцами, - всем наделила она его, и только длинную, дрожащую шею совсем уничтожила.

- Ну как, налюбовались собой, мой принц? - спросил цирюльник, подходя к нему и со смехом его оглядывая.

- Такая смехота ведь и во сне не приснится.

Но я хочу сделать вам одно предложение, маленький человечек.

Моя цирюльня хоть и пользуется успехом, но с недавних пор не таким, как хотелось бы. Дело в том, что мой сосед, цирюльник Шаум, раздобыл где-то великана, который заманивает ему клиентов.

Ну, стать великаном невелика хитрость, а вот такой человечек, как вы, - это другое дело.

Поступайте ко мне на службу, маленький человечек.

У вас будет жилье, еда, питье, платье - все, что нужно.

А вы за это будете по утрам стоять у моей двери и зазывать народ.

Вы будете взбивать мыльную пену, подавать клиентам полотенце, и, уверяю вас, мы оба сделаем выгодное дело: у меня будет больше клиентов, чем у соседа с его великаном, а вам каждый будет еще и на чай давать.

В глубине души Якоб был глубоко возмущен предложением служить приманкой для цирюльника.

Но не следовало ли ему терпеливо снести это оскорбление? Он совершенно спокойно сказал цирюльнику, что не располагает временем для такой службы, и пошел дальше.

Обезобразив его внешность, злая старуха не причинила, однако, никакого вреда его уму, это он явственно ощущал.

Ведь думал и чувствовал он уже не так, как семь лет назад.

Нет, за это время он стал, казалось ему, мудрее, разумнее.

Он горевал не о своей утраченной красоте, не о том, что у него такой уродливый облик, а только о том, что его, как собаку, прогнали от двери его отца.

Он решил поэтому еще раз попытать счастья у своей матери.

Он пошел к ней на рынок и попросил ее выслушать его спокойно.

Он напомнил ей тот день, когда он ушел со старухой, напомнил всякие мелкие случаи из своего детства, затем рассказал ей, как семь лет служил в виде белки у феи и как та превратила его в уродца за то, что он тогда обругал ее. Жена сапожника не знала, что ей и думать.

Все, что он рассказывал о своем детстве, было правдой.

Но когда он рассказал, что в течение семи лет был белкой, она сказала: "Это невозможно, и фей не бывает на свете". И, глядя на него, она испытывала отвращение к безобразному карлику и не верила, что он может быть ее сыном.

Наконец она решила, что самое лучшее - поговорить об этом с мужем.

Она собрала поэтому свои корзины и велела ему идти с ней.

Так пришли они к хибарке сапожника.

- Представь себе, - сказала она ему, - этот человек говорит, что он наш пропавший сын Якоб.

Он рассказал мне, как его украли у нас семь лет назад и как его околдовала какая-то фея.

- Вот как? - прервал ее со злостью сапожник.

- Он рассказал тебе это? Ну, погоди, гаденыш! Все это я рассказал ему не далее как час назад, и он, значит, пошел морочить тебя! Тебя, говоришь, околдовали, сыночек? Ну, погоди, я тебя расколдую!

С этими словами он схватил связку ремней, которые только что нарезал, и давай стегать ими по горбатой спине и по длинным рукам, да так, что тот закричал от боли и с плачем убежал прочь.

В том городе, как везде, мало сердобольных душ, которые помогли бы человеку несчастному, а вдобавок еще и чем-то смешному.

Вот почему несчастному карлику так и не удалось за весь день ни поесть, ни попить, а вечером пришлось избрать для ночлега ступени церкви, хотя они были и жесткие и холодные.

Когда на следующее утро его разбудили первые лучи солнца, он серьезно задумался о том, чем ему жить, коль скоро отец и мать от него отказываются.

Он был слишком горд, чтобы служить рекламой цирюльнику, он не хотел наниматься в шуты и выставлять себя напоказ ради денег.

Что было ему делать? Тут вдруг ему подумалось, что, будучи белкой, он сильно преуспел в поварском искусстве.

У него были все основания надеяться, что он может потягаться со многими поварами.

Он решил использовать свое искусство.

Как только улицы оживились и утро совсем вступило в свои права, он первым делом вошел в церковь и сотворил молитву.

Затем пустился в путь.

Герцог, правивший этой страной, был известный обжора и лакомка, он любил хороший стол и выискивал себе поваров во всех частях света.

К его дворцу и направился Якоб.

Когда он пришел к наружным воротам, привратники спросили, что ему надо, и стали издеваться над ним.

А он потребовал главного повара.

Они засмеялись и повели его через передние дворы, и, где он ни показывался, слуги останавливались, глазели на него, заливались смехом и присоединялись к нему, так что постепенно слуги всякого рода образовали огромную процессию, которая и поднималась по лестнице дворца.

Конюхи бросили свои скребницы, скороходы побежали во всю прыть, уборщики ковров забыли, что надо выколачивать ковры, все протискивались вперед, сутолока была страшная, и крики: "Карлик, карлик! Видали карлика?" - оглашали воздух.

Тут появился в дверях смотритель дворца - со злым лицом и с огромной плеткой в руке: - Господи, боже мой, что это вы все так расшумелись, собаки? Разве вы не знаете, что герцог еще спит? - И, замахнувшись бичом, он стеганул по спинам нескольких конюхов и привратников.

- Ах, господин! - воскликнули они.

- Разве вы не видите? Мы привели карлика, карлика, какого вы в жизни не видели.

Смотритель дворца с трудом удержался от хохота, когда увидел маленького человечка.

Ведь он боялся уронить свое достоинство смехом.

Прогнав поэтому остальных плеткой, он отвел пришельца в глубь дома и спросил его, что ему угодно.

Услыхав, что тому нужен главный начальник кухни, он ответил: - Ты ошибаешься, сынок.

Тебе нужен я, смотритель дворца.

Ты ведь хочешь стать лейб-карликом герцога, не так ли? - Нет, господин! - отвечал карлик.

- Я умелый повар и мастер на всякие редкие кушанья.

Отведите меня, пожалуйста, к главному начальнику кухни.

Может быть, ему пригодится мое искусство.

- Воля твоя, человечек.

Но вообще-то ты малый нерассудительный.

В кухню! Стань ты лейб-карликом, ты мог бы не работать, есть и пить сколько душе угодно и носить прекрасное платье.

Но поглядим.

Твое искусство вряд ли достигает такой высоты, какая необходима личному повару герцога, а для поваренка ты слишком хорош.

С этими словами смотритель дворца взял его за руку и отвел в покои главного начальника кухни.

- Ваша милость, - сказал там карлик, поклонившись так низко, что коснулся носом ковра, - не нужен ли вам искусный повар? Главный начальник кухни осмотрел его с головы до ног, затем разразился громким хохотом.

- Что?! - воскликнул он. - Это ты-то повар? Ты думаешь, у нас такие низкие очаги? Да чтобы только взглянуть на плиту, тебе пришлось бы стать на цыпочки и хорошенько вытянуть шею! О, дорогой карлик! Тот, кто послал тебя ко мне, чтобы наняться в повара, над тобой поглумился.

Так сказал главный начальник кухни и от души засмеялся, и с ним засмеялись смотритель дворца и все слуги, которые были в комнате.

Карлик, однако, не смутился.

- Разве жаль яичка-другого, некоторой толики сиропа и вина, муки и пряностей, если в доме всего этого вдоволь? - сказал он. - Позвольте мне приготовить какое-нибудь вкусное блюдо, предоставьте мне то, что для этого нужно, и оно будет тотчас же приготовлено у вас на глазах, и вы должны будете признать: он повар хоть куда.

Такие и подобные речи повел карлик, и удивительно было видеть, как сверкали при этом его маленькие глазки, как поворачивался туда и сюда длинный нос и как сопровождали его речь тонкие паучьи пальцы.

- Ну что ж! - воскликнул главный начальник кухни и взял под руку смотрителя дворца.

- Ну что ж, пойдемте для забавы в кухню.

Они прошли через множество залов и коридоров и наконец пришли в кухню.

Это было большое, просторное помещение, великолепно оборудованное.

В двадцати плитах постоянно пылал огонь, между ними текла прозрачная вода, где, кстати, содержалась живая рыба, в шкафах из мрамора и драгоценного дерева были разложены припасы, которые надо всегда иметь под рукой, а слева и справа находилось десять залов, где было собрано все, что изобрели по части лакомств и чревоугодия во всех странах Запада и даже Востока.

Кухонная челядь бегала взад-вперед, пошевеливала, громыхала котлами и сковородками, вилками и шумовками.

Но когда в кухню вошел главный начальник кухни, все замерли, и слышно было только, как трещит огонь и журчит ручеек.

- Что заказал сегодня герцог на завтрак? - спросил главный начальник кухни первого приготовителя завтраков, старого повара.

- Сударь, он соизволил заказать датский суп и красные гамбургские фрикадельки.

- Отлично, - продолжал главный начальник кухни.

- Ты слышал, что хочет откушать герцог? Возьмешься ли ты приготовить эти трудные блюда? С фрикадельками тебе, во всяком случае, не справиться, это наш секрет.

- Нет ничего легче! - отвечал, ко всеобщему изумлению, карлик, ибо в бытность белкой он часто готовил эти кушанья, - ничего легче! Для супа пусть мне дадут такие-то травы и такие-то пряности, кабаньего сала, кореньев и яиц.

А для фрикаделек, - сказал он тише, чтобы его могли слышать только главный начальник кухни и приготовитель завтраков, - для фрикаделек мне нужны разные виды мяса, немного вина, утиный жир, имбирь и определенная трава, которую называют "радость желудка".

- Ну и ну, клянусь святым Бенедиктом! У какого волшебника ты учился? - воскликнул с удивлением повар.

- Он назвал все тютелька в тютельку, а насчет травки "радость желудка" мы и сами не знали.

Она, конечно, придаст блюду еще более приятный вкус.

О, да ты чудо-повар! - Вот уж никак не думал, - сказал главный начальник кухни.

- Приступим, однако, к испытанию! Дайте ему припасы, которых он требует, посуду и все прочее, и пусть он приготовит завтрак! Как он сказал, так и сделали: все необходимое расставили на плите.

Но тут оказалось, что карлик едва достает до плиты носом.

Поэтому сдвинули несколько стульев, положили на них мраморную доску и уже потом пригласили чудо-человечка начать свой фокус.

Повара, поварята, слуги и всякая челядь стояли вокруг широким кольцом и с удивлением глядели, как ловко все у него получалось, как опрятно и красиво он все готовил.

Покончив с приготовлениями, он велел поставить оба котла на огонь и варить до тех пор, пока он не крикнет.

Затем он стал считать: "раз, два, три" и так далее и, досчитав ровно до пятисот, крикнул: "Хватит!". Котлы сняли с огня, и карлик пригласил главного начальника кухни отведать кушанье.

Личный повар приказал поваренку подать золотую ложку, ополоснул ее в проточной воде и передал главному начальнику кухни.

Тот с торжественным видом подошел к плите, зачерпнул из котлов, попробовал, зажмурился, прищелкнул от удовольствия языком и сказал:

- Восхитительно, клянусь жизнью герцога, восхитительно! Не скушаете ли и вы ложечку, смотритель дворца?

Тот наклонился, взял ложку, попробовал и пришел в восторг:

- Честь и хвала вашему искусству, дорогой приготовитель завтраков, вы опытный повар, но ни суп, ни гамбургские фрикадельки вам еще не удавались так замечательно!

Повар тоже отведал, после чего почтительно пожал карлику руку и сказал:

- Человечек! Ты мастер своего дела.

Да, травка "радость желудка" придает всему особую прелесть.

В эту минуту в кухню вошел камердинер герцога и сообщил, что тот требует завтрак.

Налитые и положенные в серебряную посуду кушанья были посланы герцогу.

А главный начальник кухни повел карлика в свою комнату и стал с ним беседовать.

Но не успели они пробыть там и половины того времени, какое нужно, чтобы прочесть "Отче наш", как явился посыльный и позвал главного начальника кухни к герцогу.

Тот быстро надел праздничное платье и последовал за посыльным.

У герцога был очень довольный вид.

Он съел все, что ему подали на серебре, и как раз вытирал бороду, когда к нему вошел главный начальник кухни.

- Послушай, начальник кухни, - сказал герцог, - твоими поварами я был до сих пор всегда очень доволен.

Но скажи мне, кто готовил мой завтраксегодня? Так хорош он никогда не бывал, с тех пор как я сижу на троне моих предков.

Доложи, как его зовут, этого повара, чтобы мы послали ему несколько дукатов в подарок.

- Господин, это удивительная история, - отвечал главный начальник кухни и рассказал, как сегодня утром к нему привели карлика, который во что бы то ни стало хотел стать поваром, и как все это произошло.

Герцог очень удивился, велел позвать к себе карлика и стал расспрашивать его, кто он и откуда.

Бедный Якоб не мог, конечно, сказать, что он околдован и прежде служил в облике белки.

Но он не отступил от правды, сказав, что сейчас у него нет отца и матери и что стряпать он научился у одной старой женщины.

Герцог не стал больше расспрашивать, он забавлялся странной внешностью своего нового повара.

- Если ты останешься у меня, - сказал он, - я положу тебе пятьдесят дукатов в год, праздничное платье и сверх того две пары штанов.

Но за это ты должен сам готовить мне каждый день завтрак, указывать, как варить обед, и вообще заботиться о моей кухне.

Поскольку в моем дворце все получают свои имена от меня, ты будешь называться Нос и носить звание младшего начальника кухни.

Карлик Нос пал ниц перед могущественным герцогом Запада, поцеловал ему ноги и обещал служить ему верой и правдой.

Так пристроился маленький человечек на первое время, и обязанности свои он выполнял с честью.

Ведь герцог стал, можно сказать, совсем другим человеком с тех пор, как в доме его появился карлик Нос.

Прежде ему часто бывало угодно швырять миски или тарелки, которые ему приносили, в головы поваров.

Однажды он даже самому главному начальнику кухни с такой силой запустил в лоб печеной телячьей ножкой, которая оказалась недостаточно мягкой, что тот упал и должен был три дня лежать в постели.

Герцог, правда, загладил то, что он сделал в пылу гнева, несколькими пригоршнями дукатов.

Но ни один повар не входил к нему с кушаньями без дрожи и без боязни.

С тех пор как в доме появился карлик, все преобразилось словно по волшебству.

Герцог ел теперь вместо трех раз в день пять раз, чтобы как следует насладиться искусством своего маленького слуги.

И все же никогда не делал гримасы неудовольствия.

Нет, он находил все новым, отменным, стал общителен и приятен в обращении и делался с каждым днем все жирнее.

Часто среди трапезы он велел позвать начальника кухни и карлика Носа, сажал одного справа, другого слева от себя и собственными пальцами клал им в рот куски лакомых кушаний.

Оба, разумеется, могли по достоинству оценить эту милость.

Карлик был чудом города.

Главного начальника кухни люди умоляли позволить им поглядеть на карлика за стряпней, а иные из самых знатных мужей добивались у герцога разрешения, чтобы их слуги брали уроки у карлика на кухне, что приносило немалые деньги, ибо каждый платил за день по полдуката.

И чтобы у других поваров не портилось настроение и они не завидовали ему, Нос отдавал им деньги, которые платили хозяева за обучение своих поваров.

Так прожил Нос почти два года во внешнем благополучии и почете, и только мысль о родителях огорчала его.

Так и жил он себе без каких-либо примечательных перемен, пока не произошел следующий случай.

Карлик Нос был особенно ловок и удачлив, когда делал покупки.

Поэтому он всегда сам, как только позволяло время, ходил на рынок, чтобы закупить птицы и фруктов.

Однажды утром он отправился на гусиный рынок поискать тяжелых жирных гусей, каких любил герцог.

Разглядывая товар, он уже несколько раз прошелся взад и вперед.

Его вид не только не вызывал здесь хохота и насмешек, но и внушал всем почтение.

Ведь в нем узнавали знаменитого личного повара герцога, и каждая торговка чувствовала себя осчастливленной, если он поворачивался носом к ней.

И вот он увидел женщину, сидевшую в самом конце ряда, в углу, которая тоже продавала гусей, но в отличие от прочих торговок не расхваливала своего товара и не зазывала покупателей.

Он подошел к ней и стал измерять и взвешивать ее гусей.

Они были такие, каких он искал, и он купил трех гусей вместе с клеткой, взвалил ее на свои широкие плечи и пустился было в обратный путь.

Но тут ему показалось странным, что только два из этих гусей гоготали и верещали, как то свойственно гусям, а третий сидел тихонько, погруженный в себя, и вздыхал и постанывал, как человек.

- Гусыня прихворнула, - сказал себе под нос карлик, - надо поскорее прикончить ее и разделать.

Но гусыня ответила очень четко и громко: - Если ты меня уколешь, Ущипну я так, что взвоешь.

Если шею мне свернешь, Рано в гроб себя сведешь.

Карлик Нос в страхе опустил клетку на землю, и гусыня со вздохом взглянула на него красивыми, умными глазами.

- Вот это да! - воскликнул Нос.

- Она умеет говорить, барышня гусыня? Никак не думал.

Что ж, бояться ей нечего! Мы насмотрелись на жизнь и обижать такую редкую птицу не станем.

Но держу пари, она не всегда носила эти перья.

Сам был когда-то белкой.

- Ты прав, говоря, что я родилась не в этом гнусном обличье, - отвечала гусыня.

- Ах, никто не думал, не гадал, что Мими, дочь великого Веттербока, закончит свои дни на герцогской кухне! - Пусть милая барышня Мими успокоится, - утешил ее карлик.

- Никто не возьмет ее за глотку, это такая же правда, как то, что я честный малый и младший начальник кухни его светлости.

Я отведу ей птичник в собственных покоях, у нее будет вдоволь корма, а свое свободное время я посвящу беседам с нею.

Остальной кухонной прислуге я скажу, что откармливаю гусыню для герцога особыми травами.

И как только представится случай, я выпущу тебя на свободу.

Гусыня со слезами поблагодарила его.

Карлик же поступил, как обещал: он зарезал двух других гусей, а для Мими построил отдельный птичник под тем предлогом, что готовит ее для герцога особым образом.

Как только у него выдавалось свободное время, он ходил побеседовать с ней и утешить ее. Они рассказали друг другу свои истории, и таким путем Нос узнал, что гусыня - дочь волшебника Веттербока, живущего на острове Готланде.

Он поссорился с одной старой феей, которая победила его хитростью и коварством и в отместку превратила его дочь в гусыню и перенесла сюда.

Когда карлик Нос в свою очередь поведал ей свою историю, она сказала: - Я довольно сведуща в этих делах.

Мой отец дал мне и моим сестрам кое-какие указания, в той мере, разумеется, в какой он мог разглашать такие вещи.

История со спором у корзины с травами, твое внезапное превращение после того, как ты понюхал ту травку, а также некоторые слова старухи, тобою переданные, доказывают мне, что ты околдован с помощью трав, а это значит, что ты можешь снять с себя чары, если отыщешь ту траву, которую выбрала фея, когда тебя околдовывала.

Это было для него слабым утешением: где мог он отыскать эту траву? Но он поблагодарил Мими и несколько ободрился.

В это время в гости к герцогу приехал один соседний князь, его друг.

Поэтому герцог призвал к себе своего карлика Носа и сказал ему: - Настала пора, когда ты должен будешь показать, верный ли ты слуга мне и мастер ли ты своего дела.

Этот князь, что у меня в гостях, ест, как известно, вкуснее всех, кроме меня; он великий знаток тонкой кухни и человек мудрый.

Позаботься же о том, чтобы на моем столе каждый день появлялись такие кушанья, чтобы он удивлялся все больше и больше.

Под страхом моей немилости не смей ни одно блюдо, пока он здесь, подавалось дважды.

Можешь требовать для этого у моего казначея все, что тебе будет угодно.

И если тебе понадобится жарить на сале золото и алмазы, изволь! Лучше мне стать бедняком, чем краснеть перед ним.

Так сказал герцог.

И карлик с подобающим поклоном ответил: - Пусть будет по-твоему, господин! Бог свидетель, я сделаю все так, что этот князь гурманов останется доволен.

Маленький повар пустил в ход все свое умение.

Он не жалел сокровищ своего хозяина, а себя и вовсе.

Целыми днями его можно было видеть окутанным дымом и пламенем, и голос его, не умолкая, звенел под сводами кухни.

Он как повелитель отдавал приказания поварятам и низшим поварам.

Я мог бы поступить так, как делают погонщики верблюдов из Алеппо, рассказывая путникам истории, где герои пируют.

Они битый час перечисляют все поданные блюда, вызывая этим большой интерес и еще больший голод у слушателей, отчего те невольно достают свои припасы, принимаются за еду и щедро делятся с погонщиками.

Но я не стану так делать.

Чужеземный князь гостил у герцога уже две недели и жил в свое удовольствие.

Они питались не меньше пяти раз в день, и герцог был доволен искусством карлика, ибо видел неудовольствие на лице гостя.

Но вот на пятнадцатый день герцог велел призвать к столу карлика, представил его своему гостю, князю, и спросил того, доволен ли он карликом.

- Ты замечательный повар, - отвечал чужеземный князь, - и знаешь, что значит покушать как следует.

За все время, что я здесь, ты не повторил ни одного блюда и все готовил на славу.

Но скажи мне, почему ты до сих пор не подаешь к столу царь-кушанье - паштет "сюзерен"? Карлик очень испугался: он никогда не слыхал об этом царе паштетов.

Но он взял себя в руки и ответил - О, господин! Я надеялся, что еще долго лицо твое будет озарять эту столицу, поэтому я и не спешил с этим блюдом.

Ведь чем повару и почтить тебя на прощанье, как не царем паштетов? - Вот как? - со смехом сказал герцог.

- А что касается меня, то ты, видно, хотел дождаться моей смерти, чтобы уж тогда меня и почтить.

Ведь и мне ты ни разу не предлагал этого паштета.

Подумай, однако, о другом прощанье: завтра ты должен будешь подать на стол этот паштет.

- Пусть будет по-твоему, господин! - ответил карлик и удалился.

Но удалился невесело, ибо день его позора и его беды настал.

Он не занл, как приготовить этот паштет.

Он пошел поэтому в свою комнатку и стал оплакивать свою судьбу.

Но гусыня Мими, которой позволялось расхаживать по его покоям, подошла к нему и спросила о причине его горя.

- Перестань лить слезы, - отвечала она, услыхав о паштете "сюзерен", - это блюдо часто подавалось у моего отца, и я приблизительно знаю, что для него нужно.

Ты возьмешь то-то и то-то, столько-то и столько-то, и хотя это не совсем все, что для него нужно по-настоящему, у твоих господ, наверно, не такой тонкий вкус.

Так сказала Мими.

Карлик подпрыгнул от радости, благословляя тот день, когда он купил гусыню, и принялся готовить царя паштетов.

Сначала он сделал немножко на пробу, получилось превкусно, и главный начальник кухни, которому он дал отведать, снова начал хвалить его великое мастерство.

На следующий день он запек паштет в большой форме и теплым, прямо с огня, послал его к столу, украсив блюдо гирляндами из цветов.

А сам надел свое лучшее праздничное платье и пошел в столовую.

Когда он вошел, главный разрезыватель как раз разрезал паштет и подавал его на серебряной лопаточке герцогу и его гостю.

Герцог откусил изрядный кусок, возвел глаза к потолку и сказал, проглотив:

- Ах, ах! По праву называют это царем паштетов! Но мой карлик еще и царь поваров! Не так ли, дорогой друг?

Гость откусил несколько маленьких кусочков и, тщательно разжевав их для пробы, улыбнулся насмешливо и загадочно.

- Приготовлено довольно сносно, - сказал он, отставляя тарелку, - но все-таки это не настоящий "сюзерен", так я и думал.

Герцог в негодовании наморщил лоб и покраснел от стыда

- Ах, ты, собака-карлик! - воскликнул он. - Как смеешь ты так поступать со своим господином? Не отрубить ли твою большую голову в наказание за твою плохую стряпню?

- Ах, господин, помилуйте, я приготовил это блюдо по правилам искусства, тут никак не может чего-то недоставать!

- Лжешь, негодяй! - ответил герцог, отпихнув его ногой.

- А то бы мой гость не сказал, что чего-то тут не хватает.

Я велю разрубить на куски и запечь в паштете тебя самого! - Сжальтесь! - воскликнул карлик, падая на колени перед гостем и обнимая его ноги.

- Скажите, чего не хватает в этом блюде и чем оно вам не по вкусу? Не обрекайте меня на смерть из-за какой-то там горсточки мяса или муки.

- От этого тебе будет мало проку, дорогой Нос, - отвечал чужеземец со смехом, - я вчера уж подумал, что ты не сумеешь приготовить это кушанье, как мой повар.

Знай же, не хватает травки, которой здесь и не знают, и называется эта травка "чих-перечих". Без нее в паштете нет остроты, и твоему господину никогда не едать его в таком виде, как ем я. Тут герцог пришел в ярость.

- И все же я буду его есть! - воскликнул он, сверкая глазами.

- Ибо, клянусь своей герцогской честью, завтра я покажу вам либо паштет, какого вы требуете, либо голову этого малого, приколоченную к воротам моего дворца! Ступай, собака, еще раз даю тебе сутки сроку! Так вскричал герцог.

Карлик же снова с плачем пошел в свою комнатку и пожаловался гусыне на свою судьбу, говоря, что ему не миновать смерти, ибо об этой траве он и слышать не слышал.

- Если дело только за этим, - сказала она, - то я тебе помогу.

Мой отец научил меня распознавать все травы.

В другое время ты, может быть, и не избежал бы смерти, но сейчас, на счастье, полнолунье, а травка "чих-перечих" цветет именно в это время.

Но скажи мне, есть ли вблизи дворца старые каштановые деревья? - О, да! - с облегчением отвечал Нос.

- У озера, в двухстах шагах от дома, их целая купа.

Но при чем тут они? - Только у стволов старых каштанов цветет эта травка, - сказала Мими.

- Поэтому не будем терять времени и пойдем искать то, что тебе нужно.

Возьми меня на руки, а когда выйдем, опустишь на землю.

Я покажу тебе.

Он сделал, как она сказала, и пошел с ней к воротам дворца.

Но там привратник преградил ему путь своим оружием и сказал: - Милый мой Нос, плохи твои дела, выпускать тебя из дому запрещено.

Я получил строжайший приказ на этот счет.

- Но в сад-то мне можно выйти? - отвечал карлик.

- Будь добр, пошли кого-нибудь из своих помощников к смотрителю дворца и спроси, нельзя ли мне выйти в сад и поискать всяких трав.

Привратник так и сделал, и разрешение было дано.

Ведь сад был обнесен высокой стеной, и о том, чтобы убежать оттуда, нечего было и думать.

Когда Нос с гусыней Мими вышли наружу, он осторожно опустил ее на землю, и она быстро пошла впереди него к озеру, где росли каштаны.

Он следовал за ней с тяжестью на сердце.

Ведь это была его последняя, единственная надежда! Он твердо решил, что если она не найдет этой травки, то он лучше бросится в озеро, чем даст обезглавить себя.

А искала гусыня без всякого успеха: она все обшарила под всеми каштанами, перевернув клювом каждую травинку, но ничего не нашла и стала плакать от жалости и страха.

Ибо уже смеркалось, и различать окружающие предметы стало труднее.

Тут взгляд карлика упал на другой берег озера, и он воскликнул: - Погляди, погляди, там за озером есть еще одно большое старое дерево.

Пойдем-ка туда и поищем, вдруг там цветет мое счастье.

Гусыня, подпрыгивая и взлетая, пустилась вперед, а он побежал за ней во всю прыть своих маленьких ножек.

Каштановое дерево отбрасывало большую тень, кругом было темно, и почти ничего нельзя было уже разглядеть.

Но вдруг гусыня остановилась, захлопала от радости крыльями, затем быстро забралась головой в высокую траву и, что-то сорвав, изящно подала это клювом изумленному Носу со словами: - Это та самая травка, и здесь ее много, так что у тебя никогда не будет в ней недостатка.

Карлик задумчиво разглядывал травку.

Она источала сладкий аромат, невольно напомнивший ему сцену его превращения.

Стебли и листья были синевато-зеленые, а цветок огненно-красный с желтыми краями.

- Слава богу! - воскликнул он наконец.

- Какое чудо! Знаешь, я думаю, это та самая трава, что превратила меня из белки в этого гнусного уродца.

Не попытать ли мне счастья? - Не сейчас, - попросила гусыня.

- Возьми с собой пучок этой травы, мы пойдем в твою комнату, соберем твои деньги и все твое добро, а уж потом проверим действие этой травы! Так они и поступили.

Они пошли назад в его комнату, и сердце карлика громко стучало от нетерпения.

Связав в узел пятьдесят или шестьдесят дукатов, накопленных им, а также немного платья и обуви, он сказал: - Если богу это угодно, я избавлюсь от этой обузы.

Он засунул нос глубоко в траву и вдохнул ее аромат.

Тут все его суставы стали вытягиваться и трещать, он почувствовал, как голова его вылезает из плеч, он скосил глаза на свой нос и увидел, что тот делается все меньше и меньше, его спина и грудь начали выравниваться, а ноги стали длиннее.

Гусыня глядела на все это с удивлением.

- Ба! Какой ты рослый, какой красивый! - воскликнула она.

- Слава богу, в тебе нет больше ничего от прежнего твоего облика! Якоб очень обрадовался, он сложил руки и стал молиться.

Но и радость не позволила ему забыть, как обязан он гусыне Мими.

Хотя в душе ему не терпелось отправиться к родителям, он из благодарности преодолел это желание и сказал:

- Кого, как не тебя, благодарить мне за то, что я снова дарован себе самому? Без тебя я нипочем не нашел бы этой травы и, значит, навсегда сохранил бы тот облик, а чего доброго, и умер бы под топором палача.

Что ж, я не останусь перед тобой в долгу.

Я доставлю тебя к твоему отцу.

Он, такой знаток всякого волшебства, расколдует тебя в два счета.

Гусыня заплакала от радости и приняла его предложение.

Якоб благополучно вышел из дворца с гусыней неузнанным и направился в сторону моря, на родину Мими.

Надо ли еще рассказывать, что они благополучно завершили свое путешествие, что Веттербок расколдовал свою дочь и отпустил Якоба с богатыми подарками, что тот вернулся в свой родной город и что его родители с удовольствием узнали в красивом молодом человеке своего пропавшего сына, что на подарки, полученные от Веттербока, он купил себе лавку, и разбогател, и был счастлив?

Скажу только, что после его исчезновения во дворце герцога поднялся переполох.

Ведь на следующий день, когда герцог пожелал сдержать свою клятву и отрубить голову карлику, если он не нашел нужной травы, тот как в воду канул.

Тогда князь заявил, что герцог тайком, чтобы не лишиться своего лучшего повара, помог карлику скрыться, и обвинил герцога в том, что он не держит своего слова.

Из-за этого между обоими владыками вспыхнула жестокая война, известная в истории под названием "Травяной". В битвах не было недостатка, но наконец все-таки был заключен мир, который у нас назвают "Паштетным", потому что в честь праздника примирения повар князя приготовил "сюзерен", царя паштетов, и блюдо очень понравилось герцогу.

Так ничтожные причины приводят порой к серьезным последствиям.

Вильгельм Гауф -Хауф) -1802-1827), немецкий писатель-романтик Текст приведен по изданию: Гауф В. Сказки: Пер.

С. Апта.

- М.: Детская литература, 1987.