- 29, Apr 2023
- #1
В те годы Верхнего да Ильинского в помине не было.
Только наша Полевая да Сысерть.
Ну, в Северной тоже железком побрякивали.
Так, самую малость.
Сысерть-то светлее всех жила.
Она, вишь, на дороге пришлась в казачью сторону.
Народ туда-сюда проходил да проезжал.
Сами на пристань под Ревду с железом ездили.
Мало ли в дороге с кем встретишься, чего наслушаешься.
И деревень кругом много.
У нас в Полевой против сысертского-то житья вовсе глухо было.
Железа в ту пору мало делали, больше медь плавили.
А ее караваном к пристани-то возили.
Не так вольготно было народу в дороге с тем, с другим поговорить, спросить.
Под караулом-то попробуй! И деревень в нашей стороне - один Косой Брод.
Кругом лес, да горы, да болота.
Прямо сказать, - в яме наши старики сидели, ничего не видели.
Барину, понятное дело, того и надо.
Спокойно тут, а в Сысерти поглядывать приходилось.
Туда он и перебрался.
Сысерть главный у него завод стал.
Нашим старикам только стражи прибавил да настрого наказал прислужникам: - Глядите, чтобы народ со стороны не шлялся, и своих покрепче держите.
А какой тут пришлый народ, коли вовсе на усторонье наш завод стоит.
В Сысерть дорогу прорубили, конечно, только она в те годы, сказывают, шибко худая была.
По болотам пришлась.
Слани верстами.
Заневолю брюхо заболит, коли по жерднику протрясет.
Да и мало тогда ездили по этой дороге.
Не то, что в нонешнее время - взад да вперед.
Только барские прислужники да стража ездили.
Эти верхами больше, - им и горюшка мало, что дорога худая.
Сам барин в Полевую только на полозу ездил.
Как санная дорога установится, он и давай наверстывать, что летом пропустил.
И все норовил нежданно-негаданно налететь.
Уедет, примерно, вечером, а к обеду на другой день уж опять в Полевой.
Видно, подловить-то ему кого-нибудь охота была.
Так все и знали, что зимой барина на каждый час жди.
Зато по колесной дороге вовсе не ездил.
Не любо ему по сланям-то трястись, а верхом, видно, не способно.
В годах, сказывают, был.
Какой уж верховой! Народу до зимы-то и полегче было.
Сколь ведь приказчик ни лютует, а барин приедет - еще вину выищет.
Только вот приехал барин по самой осенней распутице.
Приехал не к заводу либо к руднику, как ему привычно было, а к приказчику.
Из конторы сейчас же туда всех приказных потребовал и попов тоже.
До вечера приказные прибыли, а на другой день барин уехал в Северну.
Оттуда в тот же день в город поволокся.
По самой грязи приспичило ему.
И обережных с ним что-то вроде много.
В народе и пошел разговор: "Что за штука? Как бы дознаться?". По теперешним временам это просто - взял да сбегал либо съездил в Сысерть, а при крепости (крепостном праве.
- Ред.) как? Заделье надо найти, да и то не отпустят.
И тайком тоже не уйдешь, - все люди на счету, в руке зажаты.
Ну, все ж таки выискался один парень.
- Я, - говорит, - вечером в субботу, как из горы поднимут, в Сысерть убегу, а в воскресенье вечером прибегу.
Знакомцы у меня там.
Живо все разузнаю.
Ушел да и не воротился.
Мало погодя приказчику сказали, а он и ухом не повел искать парня-то. Тут и вовсе любопытно стало, - что творится? Еще двое ушли и тоже с концом.
В заводе только то и нового, что по три раза на дню стала стража по домам ходить, мужиков считать, - все ли дома.
В лес кому понадобится за дровами либо за сеном на покос, - тоже спросись.
Отпускать стали грудками и со стражей.
- Нельзя, - говорит приказчик, - поодиночке-то. Вон уж трое сбежали.
И семейным в лес ходу не стало.
На дорогах заставы приказчик поставил.
А стража у него на подбор - ни от одного толку не добьешься.
Тут уж, как в рот положено стало, что в Сысертской стороне что-то деется.
И шибко им - барским-то приставникам - не по ноздре.
Зашептались люди в заводе и на руднике.
- Что хочешь, а узнать надо.
Одна девчонка из руднишных и говорит: - Давайте, дяденька, я схожу.
Баб-то ведь не считают по домам.
К нам вон с бабушкой вовсе не заходят.
Знают, что в нашей избе мужика нет.
Может, и в Сысерти эдак же. Способнее мне узнать-то. Девчонка бойконькая.
Ну, руднишная, бывалая.
Все-таки мужикам это не в обычае.
- Как ты, - говорят, - птаха Дуняха, одна по лесу сорок верст пройдешь? Осень ведь - волков полно.
Костей не оставят.
- В воскресенье днем, - говорит, - убегу.
Днем-то, поди, не посмеют волки на дорогу выбежать.
Ну, и топор на случай возьму.
- В Сысерти-то, - спрашивают, - знаешь кого? - Баб-то, - отвечает, - мало ли. Через них и узнаю, что надо.
Иные из мужиков сомневаются: - Что баба знает? - То, - отвечает, - знает, что мужику ведомо, а когда и больше.
Поспорили маленько мужики, потом и говорят: - Верно, птаха Дуняха, тебе сподручнее идти, да только стыд нам одну девку на экое дело послать.
Загрызут тебя волки.
Тут парень и подбежал.
Узнал, о чем разговор, да и говорит: - Я с ней пойду.
Дуняха скраснела маленько, а отпираться не стала.
- Вдвоем-то, конечно, веселее, да только как бы тебя в Сысерти не поймали.
- Не поймают, - отвечает.
Вот и ушла Дуняха с тем парнем.
Из завода не по дороге, конечно, выбрались, а задворками, потом тоже лесом шли, чтобы их с дороги не видно было.
Дошли так спокойно до Косого Броду.
Глядят - на мосту трое стоят.
По всему видать - караул.
Чусовая еще не замерзла, и вплавь ее где-нибудь повыше либо пониже тоже не возьмешь - холодно.
Поглядела из лесочка Дуняха и говорит: - Нет, видно, мил дружок Матюша, не приводится тебе со мной идти.
Зря тут себя загубишь и меня подведешь.
Ступай-ка скорее домой, пока тебя начальство не хватилось, а я одна попытаюсь на женскую хитрость пройти.
Матюха, конечно, ее уговаривать стал, а она на своем уперлась.
Поспорили да на том и решили, будет он из лесочка глядеть.
Коли не остановят ее на мосту - домой пойдет, а остановят - выбежит, отбивать станет.
Подобралась тут Дуняха поближе, спрятала покрепче топор да и выбежала из лесу.
Прямо на мужиков бежит, а сама визжит-кричит: - Ой, дяденьки, волк! Ой, волк! Мужики видят - женщина испугалась, - смеются.
Один-то ногу еще ей подставил, только, видать, Дуняха в оба глядела, пролетела мимо, а сама все кричит:
- Ой, волк! Ой, волк! Мужики ей вдогонку:
- За подол схватил! За подол схватил! Беги - не стой!
Поглядел Матюха и говорит:
- Пролетела птаха! Вот девка! Сама не пропадет и дружка не подведет! Дальше-то влеготку пройдет сторонкой.
Как бы только не припозднилась, волков не дождалась.
Воротился Матвей домой до обхода.
Все у него и обошлось гладко - не заметили.
На другой день руднишным рассказал.
Тогда и поняли, что тех - первых-то - в Косом Броду захватили.
- Там, поди, сидят запертые да еще в цепях.
То приказчик их и не ищет - знает, видно, где они.
Как бы туда же наша птаха не попалась, как обратно пойдет! Поговорили так, разошлись.
А Дуняха что? Спокойно сторонкой по лесу до Сысерти дошла.
Раз только и видела на дороге полевских стражников.
Домой из Сысерти ехали.
Прихоронилась она, а как разминовались, опять пошла.
Притомилась, конечно, а на свету еще успела до Сысерти добраться.
На дороге тоже стража оказалась, да только обойти-то ее тут вовсе просто было.
Совернула в лес и вышла на огороды, а там близко колодец оказался.
Тут женщины были, Дуняху и незаметно на людях стало.
Одна старушка спросила ее: - Ты чья же, девушка, будешь? Ровно не из нашего конца? Дуняха и доверилась этой старушке.
- Полевская, - говорит.
Старушка дивится: - Как ты это прошла? Стража ведь везде наставлена.
Мужики не могут к вашим-то попасть.
Который уйдет - того и потеряют.
Дуняха ей сказала.
Тогда старушка и говорит: - Пойдем-ко, девонька, ко мне.
Одна живу.
Ко мне и с обыском не ходят.
А прийдут - так скажешься моей зареченской внучкой.
Походит она на тебя.
Только ты будто покорпуснее будешь.
Зовут-то как? - Дуняхой, - говорит.
- Вот и ладно.
Мою-то тоже Дуней звать.
У этой старушки Дуняха и узнала все.
Барин, оказывается, куда-то вовсе далеко убежал, а нарочные от него и к нему каждую неделю ездят.
Все какие-то наставления барин посылает, и приказчик Ванька Шварев те наставления народу вычитывает.
Железный завод вовсе прикрыт, а мужики на Щелкунской дороге канавы глубоченные копают да валы насыпают.
Ждут с той стороны прихода.
Говорят - башкирцы бунтуются, а на деле вовсе не то. По дальним заводам, по деревням и в казаках народ поднялся и башкиры с ними же. Заводчиков да бар за горло берут, и главный начальник у народа Омельян Иваныч прозывается.
Кто говорит - он царь, кто - из простых людей, только народу от него воля, а заводчикам да барам - смерть! То наш-то хитряга и убежал подальше.
Испугался! Узнала, что в Сысерти тоже обход по домам и работам мужиков проверяет по три раза в день.
Только у них еще ровно строже.
Чуть кого не случится, сейчас всех семейных в цепи да и в каталажку.
Человек прибежит: - Тут я, - по работе опоздал маленько! А ему отвечают: - Вперед не опаздывай! - да и держит семейных-то дня два либо три.
Вовсе замордовали народ, а приказчик хуже цепной собаки.
Все ж таки, как вечерний обход прошел, сбежались к той старушке мужики.
Давай Дуняху расспрашивать, что да как у них.
Рассказала Дуняха.
- А мы, - говорят, - сколько человек к вашим отправляли - ни один не воротился.
- То же, - отвечает, - и у нас.
Кто ушел - того и потеряли! Видно, на Чусовой их всех перехватывают.
Поговорили-поговорили, потом стали о том думать, как Дуняхе в Полевую воротиться.
Наверняка ее в Косом Броду поджидают, а как мимо пройдешь? Один тут и говорит: - Через Терсутско болото бы да на Гальян.
Ладно бы вышло, да мест этих она не знает, а проводить некому.
- Неуж у нас смелых девок не найдется? - говорит тут хозяйка.
- Тоже, поди-ко, их не пересчитывают по домам, и на Терсутском за клюквой многие бывали.
Проводят! Ты только дальше-то расскажи ей дорогу, чтоб не заблудилась да не опоздала.
А то волкам на добычу угодит.
Ну, тот и рассказал про дорогу.
Сначала, дескать, по Терсутскому болоту, потом по речке Мочаловке на болото Гальян, а оно к самой Чусовой подходит.
Место тут узкое.
Переберется как-нибудь, а дальше полевские рудники пойдут.
- Если, - говорит, - случится опоздниться, тут опаски меньше.
По тем местам от Гальяна до самой Думной горы земляная кошка (мифическое существо, живущее в земле, иногда показывает свои "огненные уши". - Ред.) похаживает.
Нашему брату она не вредная, а волки ее побаиваются, если уши покажет.
Не шибко к тем местам льнут.
Только на это тоже не надейся, побойче беги, чтобы засветло к заводу добраться.
Может, про кошку-то - разговор пустой.
Кто ее видел? Нашлись, конечно, смелые девки.
Взялись проводить до Мочаловки.
Утром еще потемну за завод прокрались мимо охраны.
- Не сожрут нас волки кучей-то. Побоятся, поди.
Пораньше домой воротимся, и ей - гостье-то нашей - так лучше будет.
Идет эта девичья команда, разговаривает так-то. Мало погодя и песенки запели.
Дорога бывалая, хаживали на Терсутско за клюквой - что им не петь-то? Дошли до Мочаловки, прощаться с Дуняхой стали.
Время еще не позднее.
День солнечный выдался.
Вовсе ладно.
Тот мужик-от говорил, что от Мочаловки через Гальян не больше пятнадцати верст до Полевой.
Дойдет засветло, и волков никаких нет.
Зря боялись.
Простились.
Пошла Дуняха одна.
Сразу хуже стало.
Места незнакомые, лес страшенный.
Хоть не боязливая, а запооглядывалась.
Ну, и сбилась маленько.
Пока путалась да направлялась, - глядишь, - и к потемкам дело подошло.
Во всех сторонах заповывали.
Много ведь в те годы волков-то по нашим местам было.
Теперь вон по осеням под самым заводом воют, а тогда их было - сила! Видит Дуняха - плохо дело.
Столько узнала, и даже весточки не донесет! И жизнь свою молодую тоже жалко.
Про парня того - про Матвея-то - вспомнила.
А волки вовсе близко.
Что делать? Бежать - сразу налетят, в клочья разорвут.
На сосну залезть - все едино дождутся, пока не свалишься.
По уклону, видит, к Чусовой болото спускаться стало.
Так мужик-то объяснил.
Вот и думает: "Хоть бы до Чусовой добраться!" Идет потихоньку, а волки по пятам.
Да и много их. Топор, конечно, в руке, да что в нем!/ Только вдруг два синеньких огня вспыхнуло.
Ни дать ни взять - кошачьи уши.
Снизу пошире, кверху на нет сошли.
Впереди от Дуняхи шагов, поди, до полсотни.
Дуняха раздумывать не стала, откуда огни, - сразу к ним кинулась.
Знала, что волки огня боятся.
Подбежала - точно, два огня горят, а между ними горка маленькая, вроде кошачьей головы.
Дуняха тут и остановилась, меж тех огней.
Видит - волки поотстали, а огни все больше да больше и горка будто выше.
Дивится Дуняха, как они горят, коли дров никаких не видно.
Насмелилась, протянула руку, а жару не чует.
Дуняха еще поближе руку подвела.
Огонь метнулся в сторону, как кошка ухом тряхнула, и опять ровно горит.
Дуняхе маленько боязно стало, только не на волков же бежать.
Стоит меж огнями, а они еще кверху подались.
Вовсе большие стали.
Подняла Дуняха камешок с земли.
Серой он пахнет.
Тут она и вспомнила про земляную кошку, про которую мужик сысертский сказывал.
Дуняха и раньше слышала, что по пескам, где медь с золотыми крапинками, живет кошка с огненными ушами.
Уши люди много раз видали, а кошку никому не доводилось.
Под землей она ходит.
Стоит Дуняха промеж тех кошачьих ушей и думает: "Как дальше-то? Волки отбежали, да на долго ли? Только отойди от огней - опять набегут.
Тут стоять холодно, до утра не выдюжить". Только подумала, - огни и пропали.
Осталась Дуняха в потемках.
Оглянулась - нет ли опять волков? Нет, не видно.
Только куда идти в потемках-то? А тут опять впереди огоньки вспыхнули.
Дуняха на них и побежала.
Бежит, бежит, а догнать не может.
Так и добежала до Чусовой-реки, а уши уж на том берегу горят.
Ледок, конечно, тоненький, ненадежный, да разбирать не станешь.
Свалила две жердинки легоньких, с ними и стала перебираться.
Переползла с грехом пополам, ни разу не провалилась, хоть шибко потрескивало.
Жердинки-то ей пособили.
Стоять не стала.
Побежала за кошачьими ушами.
Пригляделась все-таки к месту, - узнала.
Песошное это.
Рудник был.
Случалось ей тут на работе бывать.
Дорогу одна бы ночью нашла, а все за ушами бежит.
Сама думает: "Уж если они меня из такой беды вызволили, так неуж неладно заведут?" Подумала, а огни и выметнуло.
Ярко загорели.
Так и переливаются.
Будто знак подают: "Так, девушка, так! Хорошо рассудила!" Вывели кошачьи уши Дуняху на Поваренский рудник, а он у самой Думной горы.
Вон в том месте был.
Прямо сказать, в заводе.
Время ночное.
Пошла Дуняха к своей избушке, с опаской, конечно, пробирается.
Чуть где люди, - прихоронится: то за воротный столб притаится, а то и через огород махнет.
Подобралась так к избушке и слышит - разговаривают.
Послушала она, поняла - караулят кого-то. А ее и караулили.
Старуху баушку приказчик велел в ее избушке за постоянным караулом держать.
"Сюда, - думает, - Дуняха явится, коли ей обратно прокрасться посчастливит". Сам этот караул проверял, чтобы ни днем, ни ночью не отходили.
Дуняха этого не поняла.
Только слышит - чужой кто-то у баушки сидит.
Побоялась показаться.
А сама замерзла, невтерпеж прямо.
Вот она и прокралась проулком к тому парню-то, Матвею, с которым до Косого Броду шла.
Стукнула тихонько в окошко, а сама притаилась.
Тот выбежал за ворота: - Кто? Ну, она и сказалась.
Обрадовался парень.
- Иди, - говорит, - скорее в баню.
Топлена она.
Там тебя и прихороню, а завтра понадежнее место найдем.
Запер Дуняху в теплой бане, сам побежал надежным людям сказать: - Воротилась Дуняха, прилетела птаха.
Живо сбежались, расспрашивать стали.
Дуняха все им рассказала.
В конце и про кошачьи уши помянула: - Кабы не они, сожрали бы меня волки.
Мужики это мимо пропустили.
Притомилась, думают, наша птаха, вот и помстилось (показалось.
- Ред.) ей. - Давай-ко, - говорят, - поешь да ложись спать! Мы покараулим тебя до утра и то обмозгуем, куда лучше запрятать.
Дуне того и надо.
В тепле-то ее разморило, еле сидит.
Поела маленько да и уснула.
Матюха да еще человек пять парней на карауле остались.
Только время ночное, тихое, а Дуняха вон какие вести принесла.
Парни, видно, и запоговаривали громко.
Ну, и другие люди, которые слушать приходили, тоже не утерпели: тому-другому сказать, посоветовать, что делать.
Однем словом, беспокойство пошло.
Обходчики и заметили.
Сразу проверку давай делать.
Того нет, другого нет, а у Матвея пятеро чужих оказалось.
- Зачем пришли? Те отговариваются, конечно, кому что на ум пришло.
Не поверили обходчики, обыскивать кинулись.
Парням делать нечего - за колья взялись.
Обходчики, конечно, оборуженные, только в потемках колом-то способнее.
Парни и ухайдакали их. Только на место тех обходчиков другие набежали.
Втрое либо вчетверо больше.
Парням, значит, поворот вышел.
Одного застрелили обходчики, а другие отбиваются все ж таки.
Дуняха давно соскочила.
Выбежала из бани, глядит - над Думной горой два страшенных синих огня поднялись, ровно кошка за горой притаилась, уши выставила.
Вот-вот на завод кинется.
Дуняха и кричит: - Наши огни-то! Руднишные! На их, ребята, правьтесь! И сама туда побежала.
В заводе сполох поднялся.
На колокольне в набат ударили.
Народ повыскакивал.
Думают - за горой пожар.
Побежали туда.
Кто поближе подбежит, тот и остановится.
Боятся этих огней.
Одна Дуняха прямо на них летит.
Добежала, остановилась меж огнями и кричит: - Хватай барских-то! Прошло их время! По другим заводам давно таких-то кончили! Тут обходчикам и всяким стражникам туго пришлось.
Известно, народ грудкой собрался.
Стража побежала - кто куда.
Только далеко ли от народа уйдешь? Многих похватали, а приказчик угнал-таки по городской дороге.
Упустили - оплошка вышла.
Кто в цепях сидел, тех высвободили, конечно.
Тут огни и погасли.
На другой день весь народ на Думной горе собрался.
Дуняха и обсказала, что в Сысерти слышала.
Тут иные, из стариков больше, сумлеваться стали: - Кто его знает, что еще выйдет! Зря ты нас вечор обнадежила.
Другие опять за Дуняху горой: - Правильная девка! Так и надо! Чего еще ждать-то? Надо самим к людям податься, у коих этот Омельян Иванович объявился.
Которые опять кричат: - В Косой Брод сбегать надо.
Там, поди, наши то сидят.
Забыли их? Ватажка парней сейчас и побежала.
Сбили там стражу, вызволили своих да еще человек пять сысертских.
Ну, и народ в Косом Броду весь подняли.
Рассказали им, что у людей делается.
Прибежали парни домой, а на Думной горе всё еще спорят.
Старики без молодых-то вовсе силу забрали, запугали народ.
Только и твердят: - Ладно ли мы вечор наделали, стражников насмерть побили? Молодые кричат: - Так им и надо! Сидельцы тюремные из Косого-то Броду на этой же стороне, конечно.
Говорят старикам: - Коли вы испугались, так тут и оставайтесь, мы пойдем свою правильную долю добывать.
На этом и разошлись.
Старики, на свою беду, остались, да и других под кнут подвели.
Вскорости приказчик с солдатами из города пришел, из Сысерти тоже стражи нагнали.
Живо зажали народ.
Хуже старого приказчик лютовать стал, да скоро осекся.
Видно, прослышал что неладное для себя.
Стал стариков тех, кои с пути народ сбили, задабривать всяко.
Только у тех спины-то не зажили, помнят, что оплошку сделали.
Приказчик видит, косо поглядывают, - сбежал ведь! Так его с той поры в наших заводах и не видали.
Крепко, видно, запрятался, а может, и попал в руки добрым людям - свернули башку.
А молодые тогда с Думной-то горы в леса ушли.
Матвей у них вожаком стал.
И птаха Дуняха с ним улетела.
Про эту пташку удалую много еще сказывали, да я не помню.
Одно в памяти засело - про Дуняхину плетку.
Дуняха, сказывают, в наших местах жила и после того, как Омельяна Иваныча бары сбили и казнить увезли.
Заводское начальство сильно охотилось поймать Дуняху, да все не выходило это дело.
А она нет-нет и объявится в открытую где-нибудь на дороге либо на руднике каком.
И всегда, понимаешь, на соловеньком (желтовато-белой масти.
- Ред.) коньке, а конек такой, что его не догонишь.
Налетит этак нежданно-негаданно, отвозит кого ей надо башкирской камчой - и нет ее. Начальство переполошится, опять примутся искать Дуняху, а она, глядишь, в другом месте объявится и там какого-нибудь рудничного начальника плеткой уму-разуму учит, как, значит, с народом обходиться.
Иного до того огладит, что долго встать не может.
Камчой с лошади, известно, не то что человека свалить, волка насмерть забить можно, если кто умеет, конечно.
Дуняха, видать, понавыкла камчой орудовать, надолго свои памятки оставила.
И все, сказывают, по делу.
А пуще всего тем рудничным доставалось, кои молоденьких девчонок утесняли.
Этих вовсе не щадила.
На рудниках таким, случалось, грозили: - Гляди, как бы тебя Дуняха камчой не погладила.
Стреляли, конечно, в Дуняху не один раз, да она, видно, на это счастливая уродилась, а в народе еще сказывали, будто перед стрелком кошачьи уши огнями замелькают и Дуняхи не видно станет.
Сколько в тех словах правды, про то никто не скажет, потому - сам не видал, а стрелку как поверить? Всякому, поди-ко, не мило, коли он пульку в белый свет выпустит.
Всегда какую-нибудь отговорку на этот случай придумает.
Против, дескать, солнышка пришлось, мошка в глаз попала, потемнение в глазах случилось, комар в нос забился и в причинную жилку как раз на ту пору уколол.
Ну, мало ли как еще говорят.
Может, какой стрелок и приплел огненные уши чтоб свою неустойку прикрыть.
Все-таки не столь стыдно.
С этих слов, видно, разговор и пошел.
А то, может, и впрямь Дуняха счастливая на пулю была.
Тоже ведь недаром старики говорят: - Смелому случится на горке стоять, пули мимо летят, боязливый в кустах захоронится, а пуля его найдет.
Так и не могло заводское начальство от Дуняхиной плетки свою спину наверняка отгородить.
Сам барин, сказывают, боялся, как бы Дуняха где его не огрела.
Только она тоже не без смекалки орудовала.
Зачем она с одной плеткой кинется, коли при барине завсегда обережных сила и каждый оборужен.
Сказ впервые опубликован в журналах "Индустрия социализма" и "Октябрь" в 1939 г. В нем описан фантастический образ "земляной кошки". Образ земляной кошки возник в горняцких сказах в связи с природными явлениями.
Сернистый огонек, напоминающий ушко, появляется там, где выходит сернистый газ.
В сказе идет речь о пугачевском движении на Урале.
Только наша Полевая да Сысерть.
Ну, в Северной тоже железком побрякивали.
Так, самую малость.
Сысерть-то светлее всех жила.
Она, вишь, на дороге пришлась в казачью сторону.
Народ туда-сюда проходил да проезжал.
Сами на пристань под Ревду с железом ездили.
Мало ли в дороге с кем встретишься, чего наслушаешься.
И деревень кругом много.
У нас в Полевой против сысертского-то житья вовсе глухо было.
Железа в ту пору мало делали, больше медь плавили.
А ее караваном к пристани-то возили.
Не так вольготно было народу в дороге с тем, с другим поговорить, спросить.
Под караулом-то попробуй! И деревень в нашей стороне - один Косой Брод.
Кругом лес, да горы, да болота.
Прямо сказать, - в яме наши старики сидели, ничего не видели.
Барину, понятное дело, того и надо.
Спокойно тут, а в Сысерти поглядывать приходилось.
Туда он и перебрался.
Сысерть главный у него завод стал.
Нашим старикам только стражи прибавил да настрого наказал прислужникам: - Глядите, чтобы народ со стороны не шлялся, и своих покрепче держите.
А какой тут пришлый народ, коли вовсе на усторонье наш завод стоит.
В Сысерть дорогу прорубили, конечно, только она в те годы, сказывают, шибко худая была.
По болотам пришлась.
Слани верстами.
Заневолю брюхо заболит, коли по жерднику протрясет.
Да и мало тогда ездили по этой дороге.
Не то, что в нонешнее время - взад да вперед.
Только барские прислужники да стража ездили.
Эти верхами больше, - им и горюшка мало, что дорога худая.
Сам барин в Полевую только на полозу ездил.
Как санная дорога установится, он и давай наверстывать, что летом пропустил.
И все норовил нежданно-негаданно налететь.
Уедет, примерно, вечером, а к обеду на другой день уж опять в Полевой.
Видно, подловить-то ему кого-нибудь охота была.
Так все и знали, что зимой барина на каждый час жди.
Зато по колесной дороге вовсе не ездил.
Не любо ему по сланям-то трястись, а верхом, видно, не способно.
В годах, сказывают, был.
Какой уж верховой! Народу до зимы-то и полегче было.
Сколь ведь приказчик ни лютует, а барин приедет - еще вину выищет.
Только вот приехал барин по самой осенней распутице.
Приехал не к заводу либо к руднику, как ему привычно было, а к приказчику.
Из конторы сейчас же туда всех приказных потребовал и попов тоже.
До вечера приказные прибыли, а на другой день барин уехал в Северну.
Оттуда в тот же день в город поволокся.
По самой грязи приспичило ему.
И обережных с ним что-то вроде много.
В народе и пошел разговор: "Что за штука? Как бы дознаться?". По теперешним временам это просто - взял да сбегал либо съездил в Сысерть, а при крепости (крепостном праве.
- Ред.) как? Заделье надо найти, да и то не отпустят.
И тайком тоже не уйдешь, - все люди на счету, в руке зажаты.
Ну, все ж таки выискался один парень.
- Я, - говорит, - вечером в субботу, как из горы поднимут, в Сысерть убегу, а в воскресенье вечером прибегу.
Знакомцы у меня там.
Живо все разузнаю.
Ушел да и не воротился.
Мало погодя приказчику сказали, а он и ухом не повел искать парня-то. Тут и вовсе любопытно стало, - что творится? Еще двое ушли и тоже с концом.
В заводе только то и нового, что по три раза на дню стала стража по домам ходить, мужиков считать, - все ли дома.
В лес кому понадобится за дровами либо за сеном на покос, - тоже спросись.
Отпускать стали грудками и со стражей.
- Нельзя, - говорит приказчик, - поодиночке-то. Вон уж трое сбежали.
И семейным в лес ходу не стало.
На дорогах заставы приказчик поставил.
А стража у него на подбор - ни от одного толку не добьешься.
Тут уж, как в рот положено стало, что в Сысертской стороне что-то деется.
И шибко им - барским-то приставникам - не по ноздре.
Зашептались люди в заводе и на руднике.
- Что хочешь, а узнать надо.
Одна девчонка из руднишных и говорит: - Давайте, дяденька, я схожу.
Баб-то ведь не считают по домам.
К нам вон с бабушкой вовсе не заходят.
Знают, что в нашей избе мужика нет.
Может, и в Сысерти эдак же. Способнее мне узнать-то. Девчонка бойконькая.
Ну, руднишная, бывалая.
Все-таки мужикам это не в обычае.
- Как ты, - говорят, - птаха Дуняха, одна по лесу сорок верст пройдешь? Осень ведь - волков полно.
Костей не оставят.
- В воскресенье днем, - говорит, - убегу.
Днем-то, поди, не посмеют волки на дорогу выбежать.
Ну, и топор на случай возьму.
- В Сысерти-то, - спрашивают, - знаешь кого? - Баб-то, - отвечает, - мало ли. Через них и узнаю, что надо.
Иные из мужиков сомневаются: - Что баба знает? - То, - отвечает, - знает, что мужику ведомо, а когда и больше.
Поспорили маленько мужики, потом и говорят: - Верно, птаха Дуняха, тебе сподручнее идти, да только стыд нам одну девку на экое дело послать.
Загрызут тебя волки.
Тут парень и подбежал.
Узнал, о чем разговор, да и говорит: - Я с ней пойду.
Дуняха скраснела маленько, а отпираться не стала.
- Вдвоем-то, конечно, веселее, да только как бы тебя в Сысерти не поймали.
- Не поймают, - отвечает.
Вот и ушла Дуняха с тем парнем.
Из завода не по дороге, конечно, выбрались, а задворками, потом тоже лесом шли, чтобы их с дороги не видно было.
Дошли так спокойно до Косого Броду.
Глядят - на мосту трое стоят.
По всему видать - караул.
Чусовая еще не замерзла, и вплавь ее где-нибудь повыше либо пониже тоже не возьмешь - холодно.
Поглядела из лесочка Дуняха и говорит: - Нет, видно, мил дружок Матюша, не приводится тебе со мной идти.
Зря тут себя загубишь и меня подведешь.
Ступай-ка скорее домой, пока тебя начальство не хватилось, а я одна попытаюсь на женскую хитрость пройти.
Матюха, конечно, ее уговаривать стал, а она на своем уперлась.
Поспорили да на том и решили, будет он из лесочка глядеть.
Коли не остановят ее на мосту - домой пойдет, а остановят - выбежит, отбивать станет.
Подобралась тут Дуняха поближе, спрятала покрепче топор да и выбежала из лесу.
Прямо на мужиков бежит, а сама визжит-кричит: - Ой, дяденьки, волк! Ой, волк! Мужики видят - женщина испугалась, - смеются.
Один-то ногу еще ей подставил, только, видать, Дуняха в оба глядела, пролетела мимо, а сама все кричит:
- Ой, волк! Ой, волк! Мужики ей вдогонку:
- За подол схватил! За подол схватил! Беги - не стой!
Поглядел Матюха и говорит:
- Пролетела птаха! Вот девка! Сама не пропадет и дружка не подведет! Дальше-то влеготку пройдет сторонкой.
Как бы только не припозднилась, волков не дождалась.
Воротился Матвей домой до обхода.
Все у него и обошлось гладко - не заметили.
На другой день руднишным рассказал.
Тогда и поняли, что тех - первых-то - в Косом Броду захватили.
- Там, поди, сидят запертые да еще в цепях.
То приказчик их и не ищет - знает, видно, где они.
Как бы туда же наша птаха не попалась, как обратно пойдет! Поговорили так, разошлись.
А Дуняха что? Спокойно сторонкой по лесу до Сысерти дошла.
Раз только и видела на дороге полевских стражников.
Домой из Сысерти ехали.
Прихоронилась она, а как разминовались, опять пошла.
Притомилась, конечно, а на свету еще успела до Сысерти добраться.
На дороге тоже стража оказалась, да только обойти-то ее тут вовсе просто было.
Совернула в лес и вышла на огороды, а там близко колодец оказался.
Тут женщины были, Дуняху и незаметно на людях стало.
Одна старушка спросила ее: - Ты чья же, девушка, будешь? Ровно не из нашего конца? Дуняха и доверилась этой старушке.
- Полевская, - говорит.
Старушка дивится: - Как ты это прошла? Стража ведь везде наставлена.
Мужики не могут к вашим-то попасть.
Который уйдет - того и потеряют.
Дуняха ей сказала.
Тогда старушка и говорит: - Пойдем-ко, девонька, ко мне.
Одна живу.
Ко мне и с обыском не ходят.
А прийдут - так скажешься моей зареченской внучкой.
Походит она на тебя.
Только ты будто покорпуснее будешь.
Зовут-то как? - Дуняхой, - говорит.
- Вот и ладно.
Мою-то тоже Дуней звать.
У этой старушки Дуняха и узнала все.
Барин, оказывается, куда-то вовсе далеко убежал, а нарочные от него и к нему каждую неделю ездят.
Все какие-то наставления барин посылает, и приказчик Ванька Шварев те наставления народу вычитывает.
Железный завод вовсе прикрыт, а мужики на Щелкунской дороге канавы глубоченные копают да валы насыпают.
Ждут с той стороны прихода.
Говорят - башкирцы бунтуются, а на деле вовсе не то. По дальним заводам, по деревням и в казаках народ поднялся и башкиры с ними же. Заводчиков да бар за горло берут, и главный начальник у народа Омельян Иваныч прозывается.
Кто говорит - он царь, кто - из простых людей, только народу от него воля, а заводчикам да барам - смерть! То наш-то хитряга и убежал подальше.
Испугался! Узнала, что в Сысерти тоже обход по домам и работам мужиков проверяет по три раза в день.
Только у них еще ровно строже.
Чуть кого не случится, сейчас всех семейных в цепи да и в каталажку.
Человек прибежит: - Тут я, - по работе опоздал маленько! А ему отвечают: - Вперед не опаздывай! - да и держит семейных-то дня два либо три.
Вовсе замордовали народ, а приказчик хуже цепной собаки.
Все ж таки, как вечерний обход прошел, сбежались к той старушке мужики.
Давай Дуняху расспрашивать, что да как у них.
Рассказала Дуняха.
- А мы, - говорят, - сколько человек к вашим отправляли - ни один не воротился.
- То же, - отвечает, - и у нас.
Кто ушел - того и потеряли! Видно, на Чусовой их всех перехватывают.
Поговорили-поговорили, потом стали о том думать, как Дуняхе в Полевую воротиться.
Наверняка ее в Косом Броду поджидают, а как мимо пройдешь? Один тут и говорит: - Через Терсутско болото бы да на Гальян.
Ладно бы вышло, да мест этих она не знает, а проводить некому.
- Неуж у нас смелых девок не найдется? - говорит тут хозяйка.
- Тоже, поди-ко, их не пересчитывают по домам, и на Терсутском за клюквой многие бывали.
Проводят! Ты только дальше-то расскажи ей дорогу, чтоб не заблудилась да не опоздала.
А то волкам на добычу угодит.
Ну, тот и рассказал про дорогу.
Сначала, дескать, по Терсутскому болоту, потом по речке Мочаловке на болото Гальян, а оно к самой Чусовой подходит.
Место тут узкое.
Переберется как-нибудь, а дальше полевские рудники пойдут.
- Если, - говорит, - случится опоздниться, тут опаски меньше.
По тем местам от Гальяна до самой Думной горы земляная кошка (мифическое существо, живущее в земле, иногда показывает свои "огненные уши". - Ред.) похаживает.
Нашему брату она не вредная, а волки ее побаиваются, если уши покажет.
Не шибко к тем местам льнут.
Только на это тоже не надейся, побойче беги, чтобы засветло к заводу добраться.
Может, про кошку-то - разговор пустой.
Кто ее видел? Нашлись, конечно, смелые девки.
Взялись проводить до Мочаловки.
Утром еще потемну за завод прокрались мимо охраны.
- Не сожрут нас волки кучей-то. Побоятся, поди.
Пораньше домой воротимся, и ей - гостье-то нашей - так лучше будет.
Идет эта девичья команда, разговаривает так-то. Мало погодя и песенки запели.
Дорога бывалая, хаживали на Терсутско за клюквой - что им не петь-то? Дошли до Мочаловки, прощаться с Дуняхой стали.
Время еще не позднее.
День солнечный выдался.
Вовсе ладно.
Тот мужик-от говорил, что от Мочаловки через Гальян не больше пятнадцати верст до Полевой.
Дойдет засветло, и волков никаких нет.
Зря боялись.
Простились.
Пошла Дуняха одна.
Сразу хуже стало.
Места незнакомые, лес страшенный.
Хоть не боязливая, а запооглядывалась.
Ну, и сбилась маленько.
Пока путалась да направлялась, - глядишь, - и к потемкам дело подошло.
Во всех сторонах заповывали.
Много ведь в те годы волков-то по нашим местам было.
Теперь вон по осеням под самым заводом воют, а тогда их было - сила! Видит Дуняха - плохо дело.
Столько узнала, и даже весточки не донесет! И жизнь свою молодую тоже жалко.
Про парня того - про Матвея-то - вспомнила.
А волки вовсе близко.
Что делать? Бежать - сразу налетят, в клочья разорвут.
На сосну залезть - все едино дождутся, пока не свалишься.
По уклону, видит, к Чусовой болото спускаться стало.
Так мужик-то объяснил.
Вот и думает: "Хоть бы до Чусовой добраться!" Идет потихоньку, а волки по пятам.
Да и много их. Топор, конечно, в руке, да что в нем!/ Только вдруг два синеньких огня вспыхнуло.
Ни дать ни взять - кошачьи уши.
Снизу пошире, кверху на нет сошли.
Впереди от Дуняхи шагов, поди, до полсотни.
Дуняха раздумывать не стала, откуда огни, - сразу к ним кинулась.
Знала, что волки огня боятся.
Подбежала - точно, два огня горят, а между ними горка маленькая, вроде кошачьей головы.
Дуняха тут и остановилась, меж тех огней.
Видит - волки поотстали, а огни все больше да больше и горка будто выше.
Дивится Дуняха, как они горят, коли дров никаких не видно.
Насмелилась, протянула руку, а жару не чует.
Дуняха еще поближе руку подвела.
Огонь метнулся в сторону, как кошка ухом тряхнула, и опять ровно горит.
Дуняхе маленько боязно стало, только не на волков же бежать.
Стоит меж огнями, а они еще кверху подались.
Вовсе большие стали.
Подняла Дуняха камешок с земли.
Серой он пахнет.
Тут она и вспомнила про земляную кошку, про которую мужик сысертский сказывал.
Дуняха и раньше слышала, что по пескам, где медь с золотыми крапинками, живет кошка с огненными ушами.
Уши люди много раз видали, а кошку никому не доводилось.
Под землей она ходит.
Стоит Дуняха промеж тех кошачьих ушей и думает: "Как дальше-то? Волки отбежали, да на долго ли? Только отойди от огней - опять набегут.
Тут стоять холодно, до утра не выдюжить". Только подумала, - огни и пропали.
Осталась Дуняха в потемках.
Оглянулась - нет ли опять волков? Нет, не видно.
Только куда идти в потемках-то? А тут опять впереди огоньки вспыхнули.
Дуняха на них и побежала.
Бежит, бежит, а догнать не может.
Так и добежала до Чусовой-реки, а уши уж на том берегу горят.
Ледок, конечно, тоненький, ненадежный, да разбирать не станешь.
Свалила две жердинки легоньких, с ними и стала перебираться.
Переползла с грехом пополам, ни разу не провалилась, хоть шибко потрескивало.
Жердинки-то ей пособили.
Стоять не стала.
Побежала за кошачьими ушами.
Пригляделась все-таки к месту, - узнала.
Песошное это.
Рудник был.
Случалось ей тут на работе бывать.
Дорогу одна бы ночью нашла, а все за ушами бежит.
Сама думает: "Уж если они меня из такой беды вызволили, так неуж неладно заведут?" Подумала, а огни и выметнуло.
Ярко загорели.
Так и переливаются.
Будто знак подают: "Так, девушка, так! Хорошо рассудила!" Вывели кошачьи уши Дуняху на Поваренский рудник, а он у самой Думной горы.
Вон в том месте был.
Прямо сказать, в заводе.
Время ночное.
Пошла Дуняха к своей избушке, с опаской, конечно, пробирается.
Чуть где люди, - прихоронится: то за воротный столб притаится, а то и через огород махнет.
Подобралась так к избушке и слышит - разговаривают.
Послушала она, поняла - караулят кого-то. А ее и караулили.
Старуху баушку приказчик велел в ее избушке за постоянным караулом держать.
"Сюда, - думает, - Дуняха явится, коли ей обратно прокрасться посчастливит". Сам этот караул проверял, чтобы ни днем, ни ночью не отходили.
Дуняха этого не поняла.
Только слышит - чужой кто-то у баушки сидит.
Побоялась показаться.
А сама замерзла, невтерпеж прямо.
Вот она и прокралась проулком к тому парню-то, Матвею, с которым до Косого Броду шла.
Стукнула тихонько в окошко, а сама притаилась.
Тот выбежал за ворота: - Кто? Ну, она и сказалась.
Обрадовался парень.
- Иди, - говорит, - скорее в баню.
Топлена она.
Там тебя и прихороню, а завтра понадежнее место найдем.
Запер Дуняху в теплой бане, сам побежал надежным людям сказать: - Воротилась Дуняха, прилетела птаха.
Живо сбежались, расспрашивать стали.
Дуняха все им рассказала.
В конце и про кошачьи уши помянула: - Кабы не они, сожрали бы меня волки.
Мужики это мимо пропустили.
Притомилась, думают, наша птаха, вот и помстилось (показалось.
- Ред.) ей. - Давай-ко, - говорят, - поешь да ложись спать! Мы покараулим тебя до утра и то обмозгуем, куда лучше запрятать.
Дуне того и надо.
В тепле-то ее разморило, еле сидит.
Поела маленько да и уснула.
Матюха да еще человек пять парней на карауле остались.
Только время ночное, тихое, а Дуняха вон какие вести принесла.
Парни, видно, и запоговаривали громко.
Ну, и другие люди, которые слушать приходили, тоже не утерпели: тому-другому сказать, посоветовать, что делать.
Однем словом, беспокойство пошло.
Обходчики и заметили.
Сразу проверку давай делать.
Того нет, другого нет, а у Матвея пятеро чужих оказалось.
- Зачем пришли? Те отговариваются, конечно, кому что на ум пришло.
Не поверили обходчики, обыскивать кинулись.
Парням делать нечего - за колья взялись.
Обходчики, конечно, оборуженные, только в потемках колом-то способнее.
Парни и ухайдакали их. Только на место тех обходчиков другие набежали.
Втрое либо вчетверо больше.
Парням, значит, поворот вышел.
Одного застрелили обходчики, а другие отбиваются все ж таки.
Дуняха давно соскочила.
Выбежала из бани, глядит - над Думной горой два страшенных синих огня поднялись, ровно кошка за горой притаилась, уши выставила.
Вот-вот на завод кинется.
Дуняха и кричит: - Наши огни-то! Руднишные! На их, ребята, правьтесь! И сама туда побежала.
В заводе сполох поднялся.
На колокольне в набат ударили.
Народ повыскакивал.
Думают - за горой пожар.
Побежали туда.
Кто поближе подбежит, тот и остановится.
Боятся этих огней.
Одна Дуняха прямо на них летит.
Добежала, остановилась меж огнями и кричит: - Хватай барских-то! Прошло их время! По другим заводам давно таких-то кончили! Тут обходчикам и всяким стражникам туго пришлось.
Известно, народ грудкой собрался.
Стража побежала - кто куда.
Только далеко ли от народа уйдешь? Многих похватали, а приказчик угнал-таки по городской дороге.
Упустили - оплошка вышла.
Кто в цепях сидел, тех высвободили, конечно.
Тут огни и погасли.
На другой день весь народ на Думной горе собрался.
Дуняха и обсказала, что в Сысерти слышала.
Тут иные, из стариков больше, сумлеваться стали: - Кто его знает, что еще выйдет! Зря ты нас вечор обнадежила.
Другие опять за Дуняху горой: - Правильная девка! Так и надо! Чего еще ждать-то? Надо самим к людям податься, у коих этот Омельян Иванович объявился.
Которые опять кричат: - В Косой Брод сбегать надо.
Там, поди, наши то сидят.
Забыли их? Ватажка парней сейчас и побежала.
Сбили там стражу, вызволили своих да еще человек пять сысертских.
Ну, и народ в Косом Броду весь подняли.
Рассказали им, что у людей делается.
Прибежали парни домой, а на Думной горе всё еще спорят.
Старики без молодых-то вовсе силу забрали, запугали народ.
Только и твердят: - Ладно ли мы вечор наделали, стражников насмерть побили? Молодые кричат: - Так им и надо! Сидельцы тюремные из Косого-то Броду на этой же стороне, конечно.
Говорят старикам: - Коли вы испугались, так тут и оставайтесь, мы пойдем свою правильную долю добывать.
На этом и разошлись.
Старики, на свою беду, остались, да и других под кнут подвели.
Вскорости приказчик с солдатами из города пришел, из Сысерти тоже стражи нагнали.
Живо зажали народ.
Хуже старого приказчик лютовать стал, да скоро осекся.
Видно, прослышал что неладное для себя.
Стал стариков тех, кои с пути народ сбили, задабривать всяко.
Только у тех спины-то не зажили, помнят, что оплошку сделали.
Приказчик видит, косо поглядывают, - сбежал ведь! Так его с той поры в наших заводах и не видали.
Крепко, видно, запрятался, а может, и попал в руки добрым людям - свернули башку.
А молодые тогда с Думной-то горы в леса ушли.
Матвей у них вожаком стал.
И птаха Дуняха с ним улетела.
Про эту пташку удалую много еще сказывали, да я не помню.
Одно в памяти засело - про Дуняхину плетку.
Дуняха, сказывают, в наших местах жила и после того, как Омельяна Иваныча бары сбили и казнить увезли.
Заводское начальство сильно охотилось поймать Дуняху, да все не выходило это дело.
А она нет-нет и объявится в открытую где-нибудь на дороге либо на руднике каком.
И всегда, понимаешь, на соловеньком (желтовато-белой масти.
- Ред.) коньке, а конек такой, что его не догонишь.
Налетит этак нежданно-негаданно, отвозит кого ей надо башкирской камчой - и нет ее. Начальство переполошится, опять примутся искать Дуняху, а она, глядишь, в другом месте объявится и там какого-нибудь рудничного начальника плеткой уму-разуму учит, как, значит, с народом обходиться.
Иного до того огладит, что долго встать не может.
Камчой с лошади, известно, не то что человека свалить, волка насмерть забить можно, если кто умеет, конечно.
Дуняха, видать, понавыкла камчой орудовать, надолго свои памятки оставила.
И все, сказывают, по делу.
А пуще всего тем рудничным доставалось, кои молоденьких девчонок утесняли.
Этих вовсе не щадила.
На рудниках таким, случалось, грозили: - Гляди, как бы тебя Дуняха камчой не погладила.
Стреляли, конечно, в Дуняху не один раз, да она, видно, на это счастливая уродилась, а в народе еще сказывали, будто перед стрелком кошачьи уши огнями замелькают и Дуняхи не видно станет.
Сколько в тех словах правды, про то никто не скажет, потому - сам не видал, а стрелку как поверить? Всякому, поди-ко, не мило, коли он пульку в белый свет выпустит.
Всегда какую-нибудь отговорку на этот случай придумает.
Против, дескать, солнышка пришлось, мошка в глаз попала, потемнение в глазах случилось, комар в нос забился и в причинную жилку как раз на ту пору уколол.
Ну, мало ли как еще говорят.
Может, какой стрелок и приплел огненные уши чтоб свою неустойку прикрыть.
Все-таки не столь стыдно.
С этих слов, видно, разговор и пошел.
А то, может, и впрямь Дуняха счастливая на пулю была.
Тоже ведь недаром старики говорят: - Смелому случится на горке стоять, пули мимо летят, боязливый в кустах захоронится, а пуля его найдет.
Так и не могло заводское начальство от Дуняхиной плетки свою спину наверняка отгородить.
Сам барин, сказывают, боялся, как бы Дуняха где его не огрела.
Только она тоже не без смекалки орудовала.
Зачем она с одной плеткой кинется, коли при барине завсегда обережных сила и каждый оборужен.
Сказ впервые опубликован в журналах "Индустрия социализма" и "Октябрь" в 1939 г. В нем описан фантастический образ "земляной кошки". Образ земляной кошки возник в горняцких сказах в связи с природными явлениями.
Сернистый огонек, напоминающий ушко, появляется там, где выходит сернистый газ.
В сказе идет речь о пугачевском движении на Урале.
