Старый уличный фонарь ( Г. Х. Андерсен )

Слыхали вы историю про старый уличный фонарь? Она не то чтобы так уж занятна, но послушать ее разок не мешает.

Так вот, жил-был этакий почтенный старый уличный фонарь; он честно служил много-много лет и наконец должен был выйти в отставку.

Последний вечер висел фонарь на своем столбе, освещая улицу, и на душе у него было как у старой балерины, которая в последний раз выступает на сцене и знает, что завтра будет всеми забыта в своей каморке.

Завтрашний день страшил старого служаку: он должен был впервые явиться в ратушу и предстать перед "тридцатью шестью отцами города", которые решат, годен он еще к службе или нет.

Возможно, его еще отправят освещать какой-нибудь мост или пошлют в провинцию на какую-нибудь фабрику, а возможно, просто сдадут в переплавку, и тогда из него может получиться что угодно.

И вот его мучила мысль: сохранит ли он воспоминание о том, что был когда-то уличным фонарем.

Так или иначе, он знал, что ему в любом случае придется расстаться с ночным сторожем и его женой, которые стали для него все равно что родная семья.

Оба они - и фонарь и сторож - поступили на службу одновременно.

Жена сторожа тогда высоко метила и, проходя мимо фонаря, удостаивала его взглядом только по вечерам, а днем никогда.

В последние же годы, когда все трое - и сторож, и его жена, и фонарь - состарились, она тоже стала ухаживать за фонарем, чистить лампу и наливать в нее ворвань.

Честные люди были эти старики, ни разу не обделили фонарь ни на капельку.

Итак, светил он на улице последний вечер, а поутру должен был отправиться в ратушу.

Мрачные эти мысли не давали ему покоя, и не мудрено, что и горел он неважно.

Впрочем, мелькали у него и другие мысли; он многое видел, на многое довелось ему пролить свет, быть может, он не уступал в этом всем "тридцати шести отцам города". Но он молчал и об этом.

Он ведь был почтенный старый фонарь и не хотел никого обижать, а уж свое начальство тем более.

А между тем многое вспоминалось ему, и время от времени пламя его вспыхивало как бы от таких примерно мыслей: "Да, и обо мне кто-нибудь вспомнит! Вот хоть бы тот красивый юноша.

Много лет прошло с тех пор.

Он подошел ко мне с письмом в руках.

Письмо было на розовой бумаге, тонкой-претонкой, с золотым обрезом, и написано изящным женским почерком.

Он прочел его дважды, поцеловал и поднял на меня сияющие глаза.

"Я самый счастливый человек на свете!" - говорили они.

Да, только он да я знали, что написала в своем первом письме его любимая.

Помню я и другие глаза.

Удивительно, как перескакивают мысли! По нашей улице двигалась пышная похоронная процессия.

На обитой бархатом повозке везли в гробу молодую прекрасную женщину.

Сколько было венков и цветов! А факелов горело столько, что они совсем затмили мой свет.

Тротуары были заполнены людьми, провожавшими гроб.

Но когда факелы скрылись из виду, я огляделся и увидел человека, который стоял у моего столба и плакал.

- Никогда мне не забыть взгляда его скорбных глаз, смотревших на меня!" И много о чем еще вспоминал старый уличный фонарь в этот последний вечер.

Часовой, сменяющийся с поста, тот хоть знает, кто заступит его место, и может перекинуться со своим товарищем несколькими словами.

А фонарь не знал, кто придет ему на смену, и не мог рассказать ни о дожде и непогоде, ни о том, как месяц освещает тротуар и с какой стороны дует ветер.

В это-то время на мостик через водосточную канаву и явились три кандидата на освобождающееся место, полагавшие, что назначение на должность зависит от самого фонаря.

Первым была селедочная головка, светящаяся в темноте; она полагала, что ее появление на столбе значительно сократит расход ворвани.

Вторым была гнилушка, которая тоже светилась и, по ее словам, даже ярче, чем вяленая треска; к тому же она считала себя последним остатком всего леса.

Третьим кандидатом был светлячок; откуда он взялся, фонарь никак не мог взять в толк, но тем не менее светлячок был тут и тоже светился, хотя селедочная головка и гнилушка клятвенно уверяли, что он светит только временами, а потому не в счет.

Старый фонарь сказал, что ни один из них не светит настолько ярко, чтобы служить уличным фонарем, но ему, конечно, не поверили.

А узнав, что назначение на должность зависит вовсе не от него, все трое выразили глубокое удовлетворение - он ведь слишком стар, чтобы сделать верный выбор.

В это время из-за угла налетел ветер и шепнул фонарю под колпак: - Что такое? Говорят, ты уходишь завтра в отставку? И я вижу тебя здесь в последний раз? Ну, так вот тебе от меня подарок.

Я проветрю твою черепную коробку, и ты будешь не только ясно и отчетливо помнить все, что видел и слышал сам, но и видеть как наяву все, что будут рассказывать или читать при тебе.

Вот какая у тебя будет свежая голова! - Не знаю, как тебя и благодарить! - сказал старый фонарь.

- Лишь бы не попасть в переплавку! - До этого еще далеко, - отвечал ветер.

- Ну, сейчас я проветрю твою память.

Если бы ты получил много таких подарков, у тебя была бы приятная старость.

- Лишь бы не попасть в переплавку! - повторил фонарь.

- Или, может, ты и в этом случае сохранишь мне память? - Будь же благоразумен, старый фонарь! - сказал ветер и дунул.

В эту минуту выглянул месяц.

- А вы что подарите? - спросил ветер.

- Ничего, - ответил месяц.

- Я ведь на ущербе, к тому же фонари никогда не светят за меня, всегда я за них.

И месяц опять спрятался за тучи - он не хотел, чтобы ему надоедали.

Вдруг на железный колпак фонаря капнула капля.

Казалось, она скати- лась с крыши, но капля сказала, что упала из серых туч, и тоже - как подарок, пожалуй даже самый лучший.

- Я проточу тебя, - сказала капля, - так что ты получишь способность в любую ночь, когда только пожелаешь, обратиться в ржавчину и рассыпаться прахом.

Фонарю этот подарок показался плохим, ветру - тоже.

- Кто даст больше? Кто даст больше? - зашумел он что было сил.

И в ту же минуту с неба скатилась звезда, оставив за собой длинный светящийся след.

- Что это? - вскрикнула селедочная головка.

- Никак, звезда с неба упала? И кажется, прямо на фонарь.

Ну, если этой должности домогаются столь высокопоставленные особы, нам остается только откланяться и убраться восвояси.

Так все трое и сделали.

А старый фонарь вдруг вспыхнул особенно ярко.

- Вот это чудесный подарок! - сказал он. - Я всегда так любовался ясными звездами, их дивным светом! Сам я никогда не мог светить, как они, хотя стремился к этому всем сердцем.

И вот они заметили меня, жалкий старый фонарь, и послали мне в подарок одну из своих сестриц.

Они одарили меня способностью показывать тем, кого я люблю, все, что я помню и вижу сам.

Вот это поистине удовольствие! А то и радость не в радость, если нельзя поделиться ею с другими.

- Почтенная мысль, - сказал ветер.

- Но ты, верно, не знаешь, что к этому дару полагается восковая свеча.

Ты никому ничего не сможешь показать, если в тебе не будет гореть восковая свеча.

Вот о чем не подумали звезды.

И тебя, и все то, что светится, они принимают за восковые свечи.

Ну, а теперь я устал, пора улечься, - сказал ветер и улегся.

На другое утро.

нет, через день мы лучше перескачем - на следующий вечер фонарь лежал в кресле, и у кого же? У старого ночного сторожа.

За свою долгую верную службу старик попросил у "тридцати шести отцов города" старый уличный фонарь.

Те посмеялись над ним, но фонарь отдали.

И вот теперь фонарь лежал в кресле возле теплой печи и, казалось, будто вырос от этого - он занимал чуть ли не все кресло.

Старички уже сидели за ужином и ласково поглядывали на старый фонарь: они охотно посадили бы его с собой хоть за стол.

Правда, жили они в подвале, на несколько локтей под землей, и чтобы попасть в их каморку, надо было пройти через вымощенную кирпичом прихожую, зато в самой каморке было тепло и уютно.

Двери были обиты по краям войлоком, кровать пряталась за пологом, на окнах висели занавески, а на подоконниках стояли два диковинных цветочных горшка.

Их привез матрос Христиан не то из Ост-Индии, не то из Вест-Индии.

Это были глиняные слоны с углублением на месте спины, в которое насыпалась земля.

В одном слоне рос чудесный лук-порей - это был огород старичков, в другом пышно цвела герань - это был их сад.

На стене висела большая масляная картина, изображающая Венский конгресс, на котором присутствовали разом все императоры и короли.

Старинные часы с тяжелыми свинцовыми гирями тикали без умолку и вечно убегали вперед, но это было лучше, чем если бы они отставали, говорили старички.

Итак, сейчас они ужинали, а старый уличный фонарь лежал, как сказано выше, в кресле возле теплой печки, и ему казалось, будто весь мир перевернулся вверх дном.

Но вот старик сторож взглянул на него и стал припоминать все, что им довелось пережить вместе в дождь и в непогоду, в ясные, короткие летние ночи и в снежные метели, когда так и тянет в подвальчик, - и старый фонарь словно очнулся и увидел все это как наяву.

Да, славно его проветрил ветер! Старички были люди работящие и любознательные, ни один час не пропадал у них зря.

По воскресеньям после обеда на столе появлялась какая-нибудь книга, чаще всего описание путешествия, и старик читал вслух про Африку, про ее огромные леса и диких слонов, которые бродят на воле.

Старушка слушала и поглядывала на глиняных слонов, служивших цветочными горшками.

- Воображаю! - приговаривала она.

А фонарю так хотелось, чтобы в нем горела восковая свеча, - тогда старушка, как и он сам, наяву увидела бы все: и высокие деревья с переплетающимися густыми ветвями, и голых черных людей на лошадях, и целые стада слонов, утаптывающих толстыми ногами тростник и кустарник.

- Что проку в моих способностях, если нет восковой свечи? - вздыхал фонарь.

- У стариков только ворвань да сальные свечи, а этого мало.

Но вот в подвале оказалась целая куча восковых огарков.

Длинные шли на освещение, а короткими старушка вощила нить, когда шила.

Восковые свечи теперь у стариков были, но им и в голову не приходило вставить хоть один огарок в фонарь.

- Ну, вот и стою я тут со всеми моими редкими способностями, - говорил фонарь.

- Внутри у меня целое богатство, а я не могу им поделиться! Ах, вы не знаете, что я могу превратить эти белые стены в чудесную обивку, в густые леса, во все, чего вы пожелаете!.. Ах, вы не знаете! Фонарь, всегда вычищенный и опрятный, стоял в углу, на самом видном месте.

Люди, правда, называли его старым хламом, но старики пропускали такие слова мимо ушей - они любили старый фонарь.

Однажды, в день рождения старого сторожа, старушка подошла к фонарю, улыбнулась и сказала: - Сейчас мы зажжем в его честь иллюминацию! Фонарь так и задребезжал колпаком от радости.

"Наконец-то их осенило!" - подумал он. Но досталась ему опять ворвань, а не восковая свеча.

Он горел весь вечер и знал теперь, что дар звезд - чудеснейший дар - так и не пригодится ему в этой жизни.

И вот пригрезилось фонарю - с такими способностями не мудрено и грезить, - будто старики умерли, а сам он попал в переплавку.



И страшно ему, как в тот раз, когда предстояло явиться в ратушу на смотр к "тридцати шести отцам города". И хотя он обладает способностью по своему желанию рассыпаться ржавчиной и прахом, он этого не сделал, а попал в плавильную печь и превратился в чудесный железный подсвечник в виде ангела с букетом в руке.



В букет вставили восковую свечу, и подсвечник занял свое место на зеленом сукне письменного стола.

Комната очень уютна; все полки заставлены книгами, стены увешаны великолепными картинами.

Здесь живет поэт, и все, о чем он думает и пишет, развертывается перед ним, как в панораме.

Комната становится то дремучим темным лесом, то озаренными солнцем лугами, по которым расхаживает аист, то палубой корабля, плывущего по бурному морю.

- Ах, какие способности скрыты во мне! - сказал старый фонарь, очнувшись от грез.

- Право, мне даже хочется попасть в переплавку.

Впрочем, нет! Пока живы старички - не надо.

Они любят меня таким, какой я есть, я для них все равно что сын родной.

Они чистят меня, заливают ворванью, и мне здесь не хуже, чем всем этим высокопоставленным особам на конгрессе.

С тех пор старый уличный фонарь обрел душевное спокойствие - и он его заслужил.