Горный мастер ( Павел Петрович Бажов )

Катя - Данилова-то невеста - незамужницей осталась.

Года два либо три прошло, как Данило потерялся, - она и вовсе из невестинской поры вышла.

За двадцать-то годов, по-нашему, по-заводскому, перестарок считается.

Парни таких редко сватают, вдовцы больше.

Ну, а эта Катя, видно, пригожая была, к ней всё женихи лезут, а у ней только и слов: - Данилу обещалась.

Ее уговаривают: - Что поделаешь! Обещалась, да не вышла.

Теперь об этом и поминать не к чему.

Давно человек изгиб.

Катя на своем стоит: - Данилу обещалась.

Может, и придет еще он. Ей толкуют: - Нет его в живых.

Верное дело.

А она уперлась на своем: - Никто его мертвым не видал, а для меня он и подавно живой.

Видят - не в себе девка, - отстали.

Иные на смех еще подымать стали: прозвали ее мертвяковой невестой.

Ей это прильнуло.

Катя Мертвякова да Катя Мертвякова, ровно другого прозванья не было.

Тут какой-то мор на людей случился, и у Кати старики-то оба умерли.

Родство у нее большое.

Три брата женатых да сестер замужних сколько-то. Рассорка промеж ними и вышла - кому на отцовском месте оставаться.

Катя видит - бестолковщина пошла, и говорит: - Пойду-ка я в Данилушкову избу жить.

Вовсе Прокопьич старый стал.

Хоть за ним похожу.

Братья-сестры уговаривать, конечно: - Не подходит это, сестра.

Прокопьич хоть старый человек, а мало ли что про тебя сказать могут.

- Мне-то, - отвечает, - что? Не я сплетницей стану.

Прокопьич, поди-ко, мне не чужой.

Приемный отец моему Данилу.

Тятенькой его звать буду.

Так и ушла.

Оно и то сказать: семейные не крепко вязались.

Про себя думали: лишний из семьи - шуму меньше.

А Прокопьич что? Ему по душе пришлось.

- Спасибо, - говорит, - Катенька, что про меня вспомнила.

Вот и стали они поживать.

Прокопьич за станком сидит, а Катя по хозяйству бегает - в огороде там, сварить-постряпать и протча.

Хозяйство невелико, конечно, на двоих-то... Катя - девушка проворная, долго ли ей!.. Управится и садится за какое рукоделье: сшить-связать, мало ли. Сперва у них гладенько катилось, только Прокопьичу все хуже да хуже.

День сидит, два лежит.

Изробился, старый стал.

Катя и заподумывала, как они дальше-то жить станут.

"Рукодельем женским не прокормишься, а другого ремесла не знаю". Вот и говорит Прокопьичу: - Тятенька! Ты бы хоть научил меня чему попроще.

Прокопьичу даже смешно стало.

- Что ты это! Девичье ли дело за малахитом сидеть! Отродясь такого не слыхивал.

Ну, она все ж таки присматриваться к Прокопьичеву ремеслу стала.

Помогала ему, где можно.

Распилить там, пошлифовать.

Прокопьич и стал ей то-другое показывать.

Не то, чтобы настоящее.

Бляшку обточить, ручки к вилкам-ножам сделать и протча, что в ходу было.

Пустяшно, конечно, дело, копеечно, а все разоставок при случае.

Прокопьич недолго зажился.

Тут братья-сестры уж понуждать Катю стали: - Теперь тебе заневолю надо замуж выходить.

Как ты одна жить будешь? Катя их обрезала: - Не ваша печаль.

Никакого мне вашего жениха не надо.

Придет Данилушко.

Выучится в горе и придет.

Братья-сестры руками на нее машут: - В уме ли ты, Катерина? Эдакое и говорить грех! Давно умер человек, а она его ждет! Гляди, еще блазнить (мерещиться.

- Ред.) станет.

- Не боюсь, - отвечает, - этого.

Тогда родные спрашивают: - Чем ты хоть жить-то станешь? - Об этом, - отвечает, - тоже не заботьтесь.

Продержусь одна.

Братья-сестры так поняли, что от Прокопьича деньжонки остались, и опять за свое: - Вот и вышла дура! Коли деньги есть, мужика беспременно в доме надо.

Не ровен час, - поохотится кто за деньгами.

Свернут тебе башку, как куренку.

Только и свету видела.

- Сколько, - отвечает, - на мою долю положено, столько и увижу.

Братья-сестры долго еще шумели.

Кто кричит, кто уговаривает, кто плачет, а Катя заколодила свое: - Продержусь одна.

Никакого вашего жениха не надо.

Давно у меня есть.

Осердились, конечно, родные: - В случае, к нам и глаз не показывай! - Спасибо, - отвечает, - братцы милые, сестрицы любезные! Помнить буду.

Сами-то не забудьте - мимо похаживайте! Смеется, значит.

Ну, родня и дверями хлоп.

Осталась Катя одна-одинешенька.

Поплакала, конечно, сперва, потом и говорит: - Врешь! Не поддамся! Вытерла слезы и по хозяйству занялась.

Мыть да скоблить - чистоту наводить.

Управилась - и сразу к станку села.

Тут тоже свой порядок наводить стала.

Что ей не нужно, то подальше, а что постоянно требуется, то под руку.

Навела так-то порядок и хотела за работу садиться: "Попробую сама хоть одну бляшку обточить". Хватилась, а камня подходящего нет.

Обломки Данилушковой дурман-чашки остались, да Катя берегла их. В особом узле они были завязаны.

И Прокопьича камня, конечно, много было.

Только Прокопьич до смерти на больших работах сидел.

Ну, и камень все крупный.

Обломышки да кусочки все подобрались - порасходовались на мелкую поделку.

Вот Катя и думает: "Надо, видно, сходить на руднишных отвалах поискать.

Не попадет ли подходящий камешок". От Данилы да и от Прокопьича она слыхала, что они у Змеиной горки брали.

Вот туда и пошла.

На Гумешках, конечно, всегда народ: кто руду разбирает, кто возит.

Глядят на Катю-то - куда она с корзинкой пошла.

Кате это нелюбо, что на нее зря глаза пялят.

Она и не стала на отвалах с этой стороны искать, обошла горку-то. А там еще лес рос.

Вот Катя по этому лесу и забралась на самую Змеиную горку, да тут и села.

Горько ей стало - Данилушку вспомнила.

Сидит на камне, а слезы так и бегут.

Людей нет, лес кругом, - она и не сторожится.

Так слезы на землю и каплют.

Поплакала, глядит - у самой ноги малахит-камень обозначился, только весь в земле сидит.

Чем его возьмешь, коли ни кайлы, ни лома? Катя все-таки пошевелила его рукой.

Показалось, что камень не крепко сидит.

Вот она и давай прутиком каким-то землю отгребать от камня.

Отгребла, сколько можно, стала вышатывать.

Камень и подался.

Как хрупнуло снизу, - ровно сучок обломился.

Камешок небольшой, вроде плитки.

Толщиной пальца в три, шириной в ладонь, а длиной не больше двух четвертей.

Катя даже подивилась.

- Как раз по моим мыслям.

Распилю его, так сколько бляшек выйдет.

И потери самый пустяк.

Принесла камень домой и сразу занялась распиливать.

Работа не быстрая, а Кате еще надо по домашности управляться.

Глядишь, весь день в работе, и скучать некогда.

Только как за станок садиться, все про Данилушку вспомнит: - Поглядел бы он, какой тут новый мастер объявился.

На его-то да Прокопьичевом месте сидит! Нашлись, конечно, охальники.

Как без этого.

Ночью под какой-то праздник засиделась Катя за работой, а трое парней и перелезли к ней в ограду.

Попугать хотели али и еще что - их дело, только все выпивши.

Катя ширкает пилой-то и не слышит, что у ней в сенках люди.

Услышала, когда уж в избу ломиться стали: - Отворяй, мертвякова невеста! Принимай живых гостей! Катя сперва уговаривала их: - Уходите, ребята! Ну, им это ничего.

Ломятся в дверь, того и гляди - сорвут.

Тут Катя скинула крючок, расхлобыснула двери и кричит: - Заходи, нето.

Кого первого лобанить? Парни глядят, а она с топором.

- Ты, - говорят, - без шуток! - Какие - отвечает, - шутки! Кто за порог, того и по лбу.

Парни хоть пьяные, а видят - дело нешуточное.

Девка возрастная, оплечье крутое, глаз решительный, и топор, видать, в руках бывал.

Не посмели ведь войти-то. Пошумели-пошумели, убрались да еще сами же про это рассказали.

Парней и стали дразнить, что они трое от одной девки убежали.

Им это не полюбилось, конечно, они и сплели, будто Катя не одна была, а за ней мертвяк стоял.

- Да такой страшный, что заневолю убежишь.

Парням поверили - не поверили, а по народу с той поры пошло: - Нечисто в этом доме.

Недаром она одна-одинешенька живет.

До Кати это донеслось, да она печалиться не стала.

Еще подумала: "Пущай плетут.

Мне так-то и лучше, если побаиваться станут.

Другой раз, глядишь, не полезут". Соседи и на то дивятся, что Катя за станком сидит.

На смех ее подняли: - За мужичье ремесло принялась! Что у нее выйдет! Это Кате солонее пришлось.

Она и сама подумывала: "Выйдет ли у меня у одной-то?" Ну, все ж таки с собой совладала: "Базарский товар! Много ли надо? Лишь бы гладко было.

Неуж и того не осилю?" Распилила Катя камешок.

Видит - узор на редкость пришелся, и как намечено, в котором месте поперек отпилить.

Подивилась Катя, как ловко все пришлось.

Поделила по-готовому, обтачивать стала.

Дело не особо хитрое, а без привычки тоже не сделаешь.

Помаялась сперва, потом научилась.

Хоть куда бляшки вышли, а потери и вовсе нет.

Только и в брос, что на сточку пришлось.

Наделала Катя бляшек, еще раз подивилась, какой выходной камешок оказался, и стала смекать, куда сбыть поделку.

Прокопьич такую мелочь в город, случалось, возил и там все в одну лавку сдавал.

Катя много раз про эту лавку слыхала.

Вот она и придумала сходить в город.

"Спрошу там, будут ли напередки мою поделку принимать". Затворила избушку и пошла пешочком.

В Полевой и не заметили, что она в город убралась.

Узнала Катя, где тот хозяин, который у Прокопьича поделку принимал, и заявилась прямо в лавку.

Глядит - полно тут всякого камня, а малахитовых бляшек целый шкап за стеклом.

Народу в лавке много.

Кто покупает, кто поделку сдает.

Хозяин строгий да важный такой.

Катя сперва и подступить боялась, потом насмелилась и спрашивает: - Не надо ли малахитовых бляшек? Хозяин пальцем на шкап указал: - Не видишь, сколь у меня добра этого? Мастера, которые работу сдавали, припевают ему: - Много ноне на эту поделку мастеров развелось.

Только камень переводят.

Того не понимают, что для бляшки узор хороший требуется.

Один-то мастер из полевских.

Он и говорит хозяину потихоньку: - Недоумок эта девка.

Видели ее соседи за станком-то. Вот, поди, настряпала.

Хозяин тогда и говорит: - Ну-ко, покажи, с чем пришла? Катя и подала ему бляшку.

Поглядел хозяин, потом на Катю уставился и говорит: - У кого украла? Кате, конечно, это обидно показалось.

По-другому она заговорила: - Какое твое право, не знаючи человека, эдак про него говорить? Гляди вот, если не слепой! У кого можно столько бляшек на один узор украсть? Ну-ко, скажи! - и высыпала на прилавок всю поделку.

Хозяин и мастера видят - верно, на один узор.

И узор редкостный.

Будто из середины-то дерево выступает, а на ветке птица сидит и внизу тоже птица.

Явственно видно и сделано чисто.

Покупатели слышали этот разговор, потянулись тоже поглядеть, только хозяин сразу все бляшки прикрыл.

Нашел заделье.

- Не видно кучей-то. Сейчас я их под стекло разложу.

Тогда и выбирайте, что кому любо.

- А сам Кате говорит: - Иди вон в ту дверь.

Сейчас деньги получишь.

Пошла Катя, и хозяин за ней.

Затворил дверку, спрашивает: - Почем сдаешь? Катя слыхала от Прокопьича цены.

Так и сказала, а хозяин давай хохотать: - Что ты!.. Что ты! Такую-то цену я одному полевскому мастеру Прокопьичу платил да еще его приемышу Данилу.

Да ведь то мастера были! - Я, - отвечает, - от них и слыхала.

Из той же семьи буду.

- Вон что! - удивился хозяин.

- Так это, видно, у тебя Данилова работа осталась? - Нет, - отвечает, - моя - Камень, может, от него остался? - И камень сама добывала.

Хозяин, видать, не верит, а только рядиться не стал.

Рассчитался по-честному да еще говорит: - Вперед случится такое сделать, неси.

Безотказно принимать буду и цену положу настоящую.

Ушла Катя, радуется, - сколько денег получила! А хозяин те бляшки под стекло выставил.

Покупатели набежали: - Сколько? Он, конечно, не ошибся, - в десять раз против купленного назначил, да и наговаривает: - Такого узора еще не бывало.

Полевского мастера Данилы работа.

Лучше его не сделать.

Пришла Катя домой, а сама все дивится: - Вот штука какая! Лучше всех мои бляшки оказались! Хорош камешок попался.

Случай, видно, счастливый подошел.

- Потом и хватилась: - А не Данилушко ли это мне весточку подал? Подумала так, скрутилась и побежала на Змеиную горку.

А тот малахитчик, который хотел Катю перед городским купцом оконфузить, тоже домой воротился.

Завидно ему, что у Кати такой редкостный узор получился.

Он и придумал: - Надо поглядеть, где она камень берет.

Не новое ли какое место ей Прокопьич либо Данило указали? Увидел, что Катя куда-то побежала, он и пошел за ней.

Видит - Гумешки она обошла стороной и куда-то за Змеиную горку пошла.

Мастер туда же, а сам думает: "Там лес.

По лесу-то к самой ямке прокрадусь". Зашли в лес.

Катя вовсе близко и нисколько не сторожится, не оглядывается, не прислушивается.

Мастер радуется, что ему так легонько достанется новое место.

Вдруг в сторонке что-то зашумело, да так, что мастер даже испугался.

Остановился.

Что такое? Пока он так-то разбирался, Кати и не стало.

Бегал он, бегал по лесу.

Еле выбрался к Северскому пруду - версты, поди, за две от Гумешек.

Катя сном дела не знала, что за ней подглядывают.

Забралась на горку, к тому самому месту, где первый камешок брала.

Ямка будто побольше стала, а сбоку опять такой же камешок видно.

Пошатала его Катя, он и отстал.

Опять, как сучок, хрупнул.

Взяла Катя камешок и заплакала-запричитала.

Ну, как девки-бабы по покойнику ревут, всякие слова собирают: - На кого ты меня, мил сердечный друг, покинул, - и протча тако.

Наревелась, будто полегче стало, стоит - задумалась, в руднишную сторону глядит.

Место тут вроде полянки.

Кругом лес густой да высокий, а в руднишную сторону помельче пошел.

Время на закате.

По низу от лесу на полянке темнеть стало, а в то место - к руднику солнышко пришлось.

Так и горит это место, и все камешки на нем блестят.

Кате это любопытно показалось.

Хотела поближе подойти.

Шагнула, а под ногой и схрупало.

Отдернула она ногу, глядит - земли-то под ногами нет.

Стоит она на каком-то высоком дереве, на самой вершине.

Со всех сторон такие же вершины подошли.

В прогалы меж деревьями внизу видно травы да цветы, и вовсе они на здешние не походят.

Другая бы на Катином месте перепугалась, крик-визг подняла, а она вовсе о другом подумала: "Вон она, гора, раскрылась! Хоть бы на Данилушку взглянуть!" Только подумала и видит через прогалы - идет кто-то внизу, на Данилушку походит и руки вверх тянет, будто сказать что хочет.

Катя свету не взвидела, так и кинулась к нему.

с дерева-то! Ну, а пала тут же на землю, где стояла.

Образумилась да и говорит себе: - Верно, что блазнить мне стало.

Надо поскорее домой идти.

Идти надо, а сама сидит да сидит, все ждет, не вскроется ли еще гора, не покажется ли опять Данилушко.

Так до потемок и просидела.

Тогда только и домой пошла, а сама думает: "Повидала все-таки Данилушку". Тот мастер, который за Катей подглядывал, домой к этому времени выбежал.

Поглядел - избушка у Кати заперта.

Он и притаился, - посмотрю, что она притащила.

Видит - идет Катя, он и встал поперек дороги: - Ты куда это ходила? - На Змеиную, - отвечает.

- Ночью-то? Что там делать? - Данилу повидать.

Мастер так и шарахнулся, а на другой день по заводу шепотки поползли: - Вовсе рехнулась мертвякова невеста.

По ночам на Змеиную ходит, покойника ждет.

Как бы еще завод не подожгла, с малого-то ума.

Братья-сестры прослышали, опять прибежали, давай строжить да уговаривать Катю.

Только она и слушать не стала.

Показала им деньги и говорит: - Это, думаете, откуда у меня? У хороших мастеров не берут, а мне за перводелку столько отвалили! Почему так? Братья слышали про ее-то удачу и говорят: - Случай счастливый вышел.

О чем тут говорить.

- Таких, - отвечает, случаев не бывало.

Это мне Данило сам такой камень подложил и узор вывел.

Братья смеются, сестры руками машут: - И впрямь рехнулась! Надо приказчику сказать.

Как бы всамделе завод не подожгла! Не сказали, конечно.

Постыдились сестру-то выдавать.

Только вышли да и сговорились: - Надо за Катериной глядеть.

Куда пойдет - сейчас же за ней бежать.

А Катя проводила родню, двери заперла да принялась новый-то камешок распиливать.

Пилит да загадывает: - Коли такой же издастся, значит, не поблазнило мне - видала я Данилушку.

Вот она и торопится распилить.

Поглядеть-то ей поскорее охота, как по-настоящему узор выйдет.

Ночь уж давно, а Катя все за станком сидит.

Одна сестра проснулась в эту пору, увидела огонь в избе, подбежала к окошку, смотрит сквозь щелку в ставне и дивится: - И сон ее не берет! Наказанье с девкой! Отпилила Катя досочку - узор и обозначился.

Еще лучше того-то. Птица с дерева книзу полетела, крылья расправила, а снизу навстречу другая летит.

Пять раз этот узор на досочке.

Из точки в точку намечено, как поперек распилить.

Катя тут и думать не стала.

Схватилась да и побежала куда-то. Сестра за ней.

Дорогой-то постучалась к братьям - бегите, дескать, скорей.

Выбежали братья, еще народ сбили.

А уже светленько стало.

Глядят - Катя мимо Гумешек бежит.

Туда все и кинулись, а она, видно, и не чует, что народ за ней.

Пробежала рудник, потише пошла в обход Змеиной горки.

Народ тоже призадержался - посмотрим, дескать, что она делать будет.

Катя идет, как ей привычно, на горку.

Взглянула, а лес кругом какой-то небывалый.

Пощупала рукой дерево, а оно холодное да гладкое, как камень шлифованный.

И трава понизу тоже каменная оказалась, и темно еще тут.

Катя и думает: "Видно, я в гору попала". Родня да народ той порой переполошились: - Куда она девалась? Сейчас близко была, а не стало! Бегают, суетятся.

Кто на горку, кто кругом горки.

Перекликаются друг с дружкой: "Там не видно?" А Катя ходит в каменном лесу и думает, как ей Данилу найти.

Походила-походила да и закричала: - Данило, отзовись! По лесу голк пошел.

Сучья запостукивали: "Нет его! Нет его! Нет его!" Только Катя не унялась.

- Данило, отзовись! По лесу опять: "Нет его! Нет его!" Катя снова: - Данило, отзовись! Тут Хозяйка горы перед Катей и показалась.

- Ты зачем, - спрашивает, - в мой лес забралась? Чего тебе? Камень, что ли, хороший ищешь? Любой бери да уходи поскорее! Катя тут и говорит: - Не надо мне твоего мертвого камня! Подавай мне живого Данилушку.

Где он у тебя запрятан? Какое твое право чужих женихов сманивать? Ну, смелая девка.

Прямо на горло наступать стала.

Это Хозяйке-то! А та ничего, стоит спокойненько: - Еще что скажешь? - А то и скажу - подавай Данилу! У тебя он... Хозяйка расхохоталась да и говорит: - Ты, дура-девка, знаешь ли, с кем говоришь? - Не слепая, - кричит, - вижу.

Только не боюсь тебя, разлучница! Нисколечко не боюсь! Сколь ни хитро у тебя, а ко мне Данило тянется.

Сама видала.

Что, взяла? Хозяйка тогда и говорит: - А вот послушаем, что он сам скажет.

До того в лесу темненько было, а тут сразу ровно он ожил.

Светло стало.

Трава снизу разными огнями загорелась, деревья одно другого краше.

В прогалы полянку видно, а на ней цветы каменные, и пчелки золотые, как искорки, над теми цветами.

Ну, такая, слышь-ко, красота, что век бы не нагляделся.

И видит Катя - бежит по этому лесу Данило.

Прямо к ней.

Катя навстречу кинулась: "Данилушко!" - Подожди, - говорит Хозяйка и спрашивает: - Ну, Данило-мастер, выбирай - как быть? С ней пойдешь - все мое забудешь, здесь останешься - ее и людей забыть надо.

- Не могу, - отвечает, - людей забыть, а ее каждую минуту помню.

Тут Хозяйка улыбнулась светленько и говорит: - Твоя взяла, Катерина! Бери своего мастера.

За удалость да твердость твою вот тебе подарок.

Пусть у Данилы все мое в памяти останется.

Только вот это пусть накрепко забудет! - И полянка с диковинными цветами сразу потухла.

- Теперь ступайте в ту сторону, - указала Хозяйка да еще упредила: - Ты, Данило, про гору людям не сказывай.

Говори, что на выучку к дальнему мастеру ходил.

А ты, Катерина, и думать забудь, что я у тебя жениха сманивала.

Сам он пришел за тем, что теперь забыл.

Поклонилась тут Катя: - Прости на худом слове! - Ладно, - отвечает, - что каменной сделается! Для тебя говорю, чтоб остуды у вас не было.

Пошли Катя с Данилой по лесу, а он все темней да темней, а под ногами неровно - бугры да ямки.

Огляделись, а они на руднике - на Гумешках.

Время еще раннее, и людей на руднике нет.

Они потихоньку и пробрались домой.

А те, что за Катей побежали, все еще по лесу бродят да перекликаются: "Там не видно?" Искали-искали - не нашли.

Прибежали домой, а Данило у окошка сидит.

Испугались, конечно.

Чураются, заклятья разные говорят.

Потом видят - трубку Данило набивать стал.

Ну и отошли.

"Не станет же, - думают, - мертвяк трубку курить". Подходить стали один по одному.

Глядят - и Катя в избе.

У печки толкошится, а сама веселехонька.

Давно ее такой не видали.

Тут и вовсе осмелели, в избу вошли, спрашивать стали: - Где это тебя, Данило, давно не видно? - В Колывань, - отвечает, - ходил.

Прослышал про тамошнего мастера по каменному делу, будто лучше его нет по работе.

Вот и заохотило поучиться маленько.

Тятенька покойный отговаривал.

Ну, а я посамовольничал - тайком ушел, Кате вон только сказался.

- Пошто, - спрашивают, - чашу свою разбил? - Ну, мало ли... С вечорки пришел.

Может, выпил лишка.

Не по мыслям пришлась, вот и ахнул.

У всякого мастера такое, поди, случалось.

О чем говорить.

Тут братья-сестры к Кате приступать стали, почему не сказала про Колывань-то. Только от Кати тоже немного добились.

Сразу отрезала: - Чья бы корова мычала, моя бы молчала.

Мало я вам сказывала, что Данило живой.

А вы что? Женихов мне подсовывали да с пути сбивали! Садитесь-ка лучше за стол.

Испеклась у меня чирла-то (яичница-глазуья.

- Ред.). На том дело и кончилось.

Посидела родня, поговорили о том, другом, разошлась.

Вечером пошел Данило к приказчику объявиться.

Тот пошумел, конечно.

Ну, все-таки уладили дело.

Вот и стали Данило с Катей в своей избушке жить.

Хорошо, сказывают, жили, согласно.

По работе-то Данилу все горным мастером звали.

Против него никто не мог сделать.

И достаток у них появился.

Только нет-нет - и задумается Данило.

Катя понимала, конечно, - о чем, да помалкивала.

Сказ впервые опубликован в газете "На смену" в 1939 г.; в журнале "Октябрь" в 1939 г., а также в первом издании книги "Малахитовая шкатулка" (Свердловск, 1939). Текст приведен по изданию: Бажов П.П. Уральские сказы.

- М.: Зенит, 1993.