ЧАРОВНИЧНЫЙ ПРОСЯЧКУ ( Виктория Измайлова, Роман Сидоров )

Декабрьским вечером, возвращаясь после очередной пьянки со службы, военный полковник Василий Кабано до дома не добрался.

Одолев ухабистую темную дорогу на смертельно рекордной скорости, он с тоскливым скрежетом притормозил в десятке метров от родимой избенки и совершил попытку экстренного выхода из Корыта.

Корытом родственники и знакомые добродушно называли неотделимое от Василия средство передвижения - уделанную до безобразия Волгу-ГАЗ-2410. Навеки лишенное правой фары, с лысой, как Хрущев, колесной резиной и разбитым механизмом сцепления, Корыто выглядело много старше своих лет.

В разномастных скотских шкурах, выстилающих салон, развилась и резвилась гигантская популяция моли, затерялось астрономическое число полезных предметов, а также остатков продуктов питания.

Возможно, там гнездились крысы.

На мобильность Корыта, впрочем, эти обстоятельства не влияли.

Причина, побудившая Василия совершить внеплановую вылазку, была естественна и незатейлива, как рацион пенсионера: выпитое и съеденное накануне неудержимо штурмовало выходные отверстия.

Распахнув пинком держащуюся на соплях дверцу, измученный офицерскими обязанностями полковник радостно плюхнулся в придорожный сугроб, удачно самортизировав великолепным по упругости и величине пузищем.

Прямо по курсу чернел соседский забор, регулярными неровностями напоминавший силуэт бронтозавра.

"Гваррдия, вперред!" - скомандовал сам себе Василий и сноровисто пополз на амбразуру бронтозавровой пасти, то бишь калитки, уцепившись за которую можно было бы овертикалиться.

Гладко тесанная калитка не имела ни единого выступа вроде ручки или перекладины, отчего Кабано пришел в раздражение и отчаяние, принявшись крутиться и елозить, пока не перевернулся на спину, неподвижно застыв, словно отведавшая пиретрума жужелица.

С безоблачного неба саркастически пялился Сириус, сочувственно подмигивали дружные пигалицы из пояса Ориона.

"Троит в глазах-то..." - подумал Василий и зажмурился.

Земля под ним закружилась, заходила ходуном, и силы вкупе с сознанием надолго оставили полковника.

Происходивший внутри него штурмовой процесс закончился полным провалом обороны и сдачей всех крепостей.

Хозяйка дома, у калитки которого столь неэстетично расслабился Кабано, закончив хлопотать по хозяйству, торопливо выскользнула из избы и, задорно прихрамывая, засеменила по утоптанной дорожке.

Семидесятипятилетняя Тамара Ивановна, в прошлом школьная учительница истории и обществоведения, выйдя на пенсию, на почве обилия свободного времени и случайной контузии обнаружила у себя массу паранормальных интересов и способностей, кои с воодушевлением принялась развивать и оттачивать.

Старушка в совершенстве овладела искусством зашивания энергетических дыр, открытием чакр в диких черепах своих многочисленных собутыльников и лечением импотенции посредством окропления собственной уриной, заряженной по методу Алана Чумака.

Сейчас народная целительница спешила на собрание единомышленниц, назначенное на могиле первого секретаря райкома, где должна была делать доклад об опыте наведения порчи на Билла Клинтона и Мадлен Олбрайт.

Тамаре Ивановне было чем похвастать перед коллегами, разработанный ею метод вызова скандалов и базедовой болезни на расстоянии был поистине уникальным.

Предвкушая заслуженный успех, она с восторгом рвущейся на свидание шестиклассницы дернула засов и толкнула калитку, да не тут-то было! Будучи напрочь забаррикадированной с наружной стороны, калитка не сдвинулась ни на сантиметр.

"Конкуренты!" - в ужасе подумала старушка и эпилептическим мотыльком забилась о подпертую дверку, но ни прыжки с разбегу, ни самоотверженный таран головой результатов не возымели.

Вытряхнув отупевшего от магических экспериментов бобика из обжитой будки, взмыленная чародейка шустро придвинула ее к забору и полезла через преграду, кряхтя и ворчливо чертыхаясь.

Без неприятностей, натурально, не обошлось: любимая юбка в черный цветочек, специально не стиранная три года для парадного случая, зацепившись за доску, с печальным треском разорвалась аж до пупа.

Бедная старушенция не удержалась и с трехэтажным матом ушла в пике, по счастью приземлилась она не на обледенелый булыжник, а на некое образование, обширное, горячее и мягкое на ощупь.

Именно оно и служило препятствием для нормального выхода Тамары Ивановны в свет.

"Ах ты, клоп горчичный!" - не без некоторого облегчения воскликнула баба Тома, одномоментно опознав в раскинувшемся под ней теле соседа Василья Ивановича, душа которого явно бороздила астральные просторы.

Колдовские пассы, но в большей степени пальпация позволили поселковой кудеснице обнаружить по центру и периметру Василия подмерзающие озерца незаряженной урины, а также других биологических жидкостей, тоже, впрочем, незаряженных.

Оккультистку угораздило вляпаться в самый эпицентр созданной окаянным полковником клоаки.

Взвившись ужом, пенсионерка, разъяренная подлой игрой случая, принялась вымещать злобу на бесчувственном теле соседа, норовя попасть прицельными пинками в зоны проекции жизненно важных органов.



"Вот же ты, гноище, брюхолежина! Да я из тебя, косопузого, элексиров на всю округу понаделаю! Синепуп, блин, вождь толстозадых! Отрастил пузо на все девять месяцев! Да чтоб ты родил, свинья проспиртованная!!!" С этими словами Тамара Ивановна яростно вонзила острый носок допотопного черевичка под беззащитное соседское ребро, смачно плюнула Василию в правый глаз и гордо удалилась, сверкая желтым клыком и подвязывая на ходу подол оскверненной юбки.



Меж тем, душа Василия, нарвавшись в астрале на какую-то козью морду, с жалобным визгом бросилось в родное тело, принявшее ее, однако, не без труда.

Полковник, стеная, сгруппировался и, приподнявшись, с усилием оторвал от земли примерзшую многопудовую тушу.

С легким гулом в голове заработал автопилот, надежный механизм которого, несмотря на крупноразмашистый тремор всего организма, доставил Корыто в гараж, а Василия домой, где его уже три часа, как никто не ждал.



Благоверная достославного полковника, убаюканная жаркой надеждой на временную потерю кормильца в лабиринте служебных кабинетов, крепких дружеских объятий, подстольных тупиков и зауголий местного кабаре, досматривала во сне триумфальное выступление бухенвальдских ложкарей под управлением демократически избранного дирижера Россини.





Музыкальная феерия прервалась горестным ржанием грубо распахнутой двери и командирским воплем: "Где моя кинокамера?! Где моя кинокамера?!!" Это была обычная выходная, вернее, входная ария Василия Ивановича, некогда по случаю приобретшего навороченную японскую видеокамеру у одного из представителей коренного населения братской Монголии в обмен на ящик краденного пургена.



Сердобольный монгол, кочевала с Василием по помнится, радел о здоровье восьмипудовой тещи, на протяжении многих лет терзаемой триппером.

Киновидеокамера с той поры всем местам его службы и, хотя никогда не использовалась по назначению, была трепетно оберегаема хозяином и сейчас хранилась в подполье, завернутая в солдатские кальсоны с начесом.

В ее целостности бдительный полковник жаждал убедиться всякий раз, переползая порог родной халупы.

Однако поиски вожделенного сокровища были скоропостижно прерваны коварным ударом домашней туфли, оснащенной увесистым каблуком.

Верная супруга Кабано находилась в постоянной боевой готовности и, как всегда, попала не в бровь, а в глаз.

Василий взвыл и, повалившись на ковер, залился слезами глубокой обиды, но вскоре горькие его всхлипывания плавно трансформировались в мерный богатырский храп.

В сущности, полковнику еще повезло, что в доме не заночевали остолопы-племянники, не ведающие чуру в каверзных проделках.

Не далее, как неделю назад эти подсвинки додумались, набрав в шприц три куба спирта совместно с красным перцем, впрыснуть означенную смесь в ноздрю пребывающего в обычном обмороке дядюшки, отчего бедняга два часа исходил соплями и хрюками.

Фашистские фантазии юных родственников поистине не имели предела.

Любимые сигареты полковника систематически вымачивались то в огуречном рассоле, то в коктейле подручных горючих жидкостей, повседневный алкогольный напиток облагораживался коровьей мочой и аэрозольными инсектицидами.

Но на сей раз судьба уберегла Василия от подобных экзекуций.

Впереди был остаток ночи и приближавшееся Рождество.

Морально удовлетворенная полковница, засыпая, засвистала носом на манер закипающего чайника, отряды мышей и тараканов, не торопясь, вышли в ночную смену.

Идиллия все же была недолгой.

Через пару часов много видавший дом содрогнулся от апокалипсического вопля.

Ошалелая супруга выпрыгнула из-под одеяла, словно кукушка из часов, и с испугу не сразу нашарила на стене калечный выключатель.

Взору ее предстала ужасающая картина: муж, офицер и подонок, лежал на спине под люстрой, выкатив глаза и вцепившись обеими руками в непомерно раздувшийся живот, вопя от боли басом, коему люто позавидовал бы сам Шаляпин.

В животе что-то бойко ворочалось и подпрыгивало.

"Васенька, ридный мой мальчик! - заверещала благоверная, машинально запихивая в рот вставную челюсть.

- Что случилось?! Почему ты пьешь водку!? Что болит?! Что болит?! Сволочь! Погоди, сейчас дам водички с валидольчиком!" "Какой, на хрен, валидольчик! - захрипел болящий, превозмогая очередной мучительный спазм.

- Да, елки зеленые! Не смотри ты на меня своими фасеточными глазами, саранча перелетная! Скорую вызывай! А-ааа!"

Завертелась мигалка неотложки, зашелестели белые халаты, заскрипели носилочки, и через час Василий, доставленный в приемный покой районной больницы, как говорится, благополучно отправился к праотцам.

Что, злыднюшки, обрадовались чужому горю? А вот фиг вам! Кабы Василий сейчас помер, какой бы нам резон с вами тут валандаться? Не-ет, ненаглядные! Прежде - присказка была! Сказка-то будет впереди!

Местный доктор, Полиграф Полиграфович Преображенский, полночи проспавший, сидя за столом в нетопленой ординаторской, положив голову на книгу о выращивании овощей в условиях рискованного земледелия, вышел к посетителям в старой синей фуфайке с подозрительными ржавыми пятнами на груди.

Буквально вчера он принимал в ней теленка у своей коровы Корьки, регулярно приносящей приплод в это время года.

Переодеться после просто не было времени, доктор едва успел заглотить стакан медицинского спирта и тут же помчался заступать на дежурство, так как человеком был на редкость ответственным.

Этим-то необычным свойством Полиграф снискал в свое время в коллективе и уважение, и, как водится, репутацию чудака.

Судя по тому, как корчился и надрывался от боли пузатый детина на кушетке в приемнике, Полиграф заключил, что случай будет тяжелым.

"Острый живот, точно! Дегенераты! Нажрутся всякой дряни, а ты копайся потом у них в кишках! А жиру-то накопил, хрущ майский!" С этими тревожными думами мрачно отпихнув от ложа болящего тихо подвывающее сопровождающее лицо, Преображенский начал танец пчелы-разведчицы.

Наличествующие у пациента симптомы весьма напоминали вчерашние Корькины, в содрогавшемся брюхе совершало рок-н-рольные движения живое инородное тело, для выхода коего при всем старании естественных путей не обнаружилось.



"Ну-с, голубчик! - изо всех сил изображая доброжелательность и спокойствие, прогнусавил хирург, - Будем удалять вашего солитера! И вы не бойтесь, не таких удаляли!" Преображенский нервно толканул дремлющего поодаль санитара и велел срочно транспортировать больного в операционную, предварительно сделав ему хорошенькую клизму, а сам, проматериваясь, пошел будить медсестру Душечкину.





Именно эту свою помощницу Полиграфыч не только ценил, но и по-своему любил за Божий дар понимать все с полуслова и стоять у операционного стола, не качаясь, вне зависимости от состояния: была ли она накануне нокаутирована ретивым супругом, тресьбабамила ли ночь напролет в компании соседей-самогонщиков, сидела ли битый час в общественном сортире, обнимая ворованную курицу.



Вот и сейчас ее прыщавую правую щеку украшали свеженаложенные швы, а на левом предплечье красовался рассыпающийся гипс со следами укусов соплезубого мужа.

Над Василием же полным ходом шли манипуляции по подготовке к оперативному извлечению паразита.

Вскоре, прополосканный глауберовой солью изнутри и отшлифованный Кометом снаружи пациент, в сомнении затаивший дыхание под наркотической маской, решился и сделал глубокий вздох.

Последнее, что запомнил бравый военный прежде, чем погрузился во тьму инобытия, было строгое лицо доктора Преображенского и его истеричный фальцет: "Бай, сука! Бай, я сказал!" Случай был действительно неординарный.

Проникнув в брюшную полость, Полиграф не нашел искомого солитера, зато тщательное ручное исследование угнездившегося в теле пациента незваного гостя показало наличие у последнего четырех ножек с острыми копытцами.

рыльца.

извивающегося тельца.

и длинного спиралевидного отростка, крепившегося к печени организма-хозяина.

"Так-так-так! - сосредоточенно просипел Преображенский, неотвратимо внедряясь обеими руками в глубины Василия и извлекая на белый свет прехорошенького лилового поросеночка с непомерно развитым голым хвостом, настойчиво напоминающим пуповину.

Глотнув спертого воздушка операционной, новорожденный залился радостным визгом, ужом заегозил в ладонях и ткнулся склизким пятачком обескураженному эскулапу прямо в большое косматое ухо.



Душечкина ловко подхватила вертлявого младенца и, прижав его к впалой груди, восторженно заворковала: "Ой, красатулечка ты моя! А и кто же ты у нас? Ой!! Мальчик! Ну, точь-в-точь мой старшенький!" "Ну, милочка, - с сомнением протянул Преображенский, уверенным движением перекусывая полутораметровую псевдопуповину.





- Ты на его рыло погляди! Это ж чистая свинья, прости Господи! Вот же ведь феномен! Беспрецедентное, можно сказать, событие!! Непременно напишу об этом в "Вестник хирургии"! У них там в столице аппендиксы полопаются от зависти!" Угроза эта, впрочем, оказалась впоследствии нереализованной: непосредственно после новогодних праздников Полиграф ушел в залихватский запой и безнадежно забыл и о диковинном происшествии, приключившемся накануне, и о собственных в связи с ним намерениях.



По слухам, запой тот закончился синхронно с Полиграфической жизнью на Махачкалинском вокзале во время пешего похода в Иерусалим.

Покуда же огрызок пуповины на глазах начинающих трезветь медиков живенько закрутился в симпатичную пружинку, образовав на новорожденном натуральный поросячий хвостик.

Завершающая часть операции прошла обыкновенно.



В скором времени Василий, благополучно зашитый и задрапированный лоскутами просвечивающих от ветхости пятнистых простыней, вяло расцепил веки и, обведя затравленным взглядом облупленные стены больничной палаты, в свете робкой зари напоминавшей пещеру кроманьонца, приниженно обратился к восседавшей меж капельниц и пепельниц кривобокой фигуре: "Где моя..." "Ой, моя, проснулся! - вскричала обрадованная Душечкина, срываясь с места и попутно роняя мешок с топинамбуром.





- Беда-то какая с вами приключилась радостная! Сыночек у вас народился! И до чо бравый, до чо бравый! А на вас-то походит, просто копия кака-то!" Василий медленно ощупал опавший живот, изумленно выкатил глаза и, уставясь в заляпанный зеленкой и гонобобелем потолок, совершенно трезво срывающимся хриплым голосом простонал: "Принесите мне сына! Сына!!" Через мгновение квохчущая медработница протянула взволнованному родителю маленький, теплый и местами влажный сверток.



"Разверните!" - шепотом потребовал полковник, и вскоре, вдоволь налюбовавшись видом умильной поросячей мордахи и мельтешащих окопыченных ножек, рвал на себе рубаху, рыдая, нацеловывал свое неожиданное произведение и во всеуслышанье честью офицера клялся сделать из мальца настоящего человека!

"Бай, сука! Бай!" - дребезжал за дверями Преображенский, укладывавший на операционный стол очередного страдальца.

"Мало, что пьешь, еще и блудуешь невесть с кем! - заходилась от обиды полковница, забрызгивая крупными слезами предметы домашнего интерьера и форменную дубленку Кабано, с повинным видом топтавшегося на пороге с дитем на руках.

- Ишь, притащил ублюдка своего, дурак ненормальный!" "Прощу простить! Виноват! Сам не знаю...- забормотал упавший духом супруг, примериваясь бухнуться на колени, не вередя при том потрошенного брюха.

- И куда ж я с ним теперь?! Да ты, мать, только погляди на него! Ведь как хорош, как хорош-то, собака! Сущий ангел! Красота несказанная!"

Народившаяся свинья и вправду не была лишена приятности черт, улыбчива, черноброва и чертовски румяна; крошка беспрестанно лепетала, не по возрасту рано норовя выговаривать отдельные слоги, и умилительно вращала розовым пятачком.

Впечатлительная и добрая в душе Кабаниха устоять против такого обаяния не сумела.

Не прошло и получаса, как она, промчавшись огородами, тормошила знакомых и соседей на предмет поиска опоросившихся хавроний, ибо еще в ходе стационарных экспериментов Преображенского выяснилось, что чудесное дитя не принимало иной пищи, окромя свежего свиного молочка.

Дойка соседских хрюшек, да и весь процесс кормления младенца, целиком и полностью лег на несгибаемые плечи самоотверженной полковницы.

Родня в абсолютном большинстве от Василевского семейства отвернулась, начали между собой поговаривать, что Кабаны чокнулись, наконец, в полном составе.



Нет, понятно, чушку ростить - дело полезное и благородное, но ведь не в доме же! Не на постель же ее укладывать! Не за стол же ее сажать, бабируссу этакую, да из серебряной ложечки деликатесами потчевать! Стыд и срам перед всем прогрессивным человечеством! Василь же в своем животноводческом порыве до того, гад, дошел, что за полторы сотни километров скатался, не поленился, да и закодировался напрочь у ламы бурятского от спиртопотребления.



Правильным сделался, аж мочи нет, поговорить с ним и то теперь не о чем стало: одна свинья на языке, едва сам не хрюкает, пакость! Только коварные племянники на удивление поддержали злосчастную отцемать с супругою.

Навестив дядьку в скором времени после выхода из больничного заточения, где он голодал, холодал и подвергался остракизму, младые кровопивцы пришли в небывалый восторг при виде нового родственника и торжественно обещали принять участие в его воспитании.

Оба недавно прибыли из Польши, на территории которой, пока папенька в составе Северной Группы Войск успешно пропивал авторитет и амуницию Красной Армии, беспощадно опустошали сады и огороды мирного населения, кстати, сплошь состоящего из курдупляных монстров.

Воспоминания той поры о ночных яблочных перестрелках с гигантскими снарядами сорта белый налив, о грызущих спелую клубнику пятнадцатисантиметровых ядовито-оранжевых слизняках, о матерящихся поляках - "Курва! Тче забие!" - были еще слишком свежи в памяти.

Юного кузена тут же решено было назвать на польский манер - Просячком, а к батиной фамилии - Кабано - непременно добавить через дефис - Чаровничный.

Василий, тронутый благорасположением племяшей, возражать не посмел.

Так потом наш свинтус и прошел по всем документам - Просячку Васильевич Кабано-Чаровничный.

Новый член семьи оказался крепкого здоровья и необыкновенных способностей, рос же, прямо-таки, как бамбук в сказке: не по дням, а по часам, причем не простым, а фирмы "Сейко", подаренным любящим папашей на первый день рождения.

К тому времени Просячку не только качественно стирал собственные пеленки, но уже свободно читал и писал, при этом, как, впрочем, поговаривали злопыхатели, еще и пил-курил не хуже бывалого прапорщика, отрывающегося в санатории.

Ничего удивительного, что даровитое дитя экстерном закончило среднюю школу плюс пару престижных ВУЗов, с успехом занялось коммерцией и в считанные месяцы разворовало весь регион.

В этом ему здорово помогли многочисленные родственники, сменившие гнев на милость к моменту окончания Просячком первого института, профиль которого кокетливо намекал на возможность непосредственного приближения к магистральным денежным потокам.

В авангарде популяризаторов талантов молодого Кабано среди скептически настроенных членов безразмерного клана неизменно находились племянники Василия, львиную долю заслуг в воспитании доморощенного генья без зазрения совести приписавшие себе.



Все это, конечно, были похвальба и вранье, единственно, чему они его действительно научили, так это немилосердно обманывать кого ни попадя, будь то хоть главный ветеринар района на призывной комиссии, хоть погрязший в долгах налоговый инспектор, не говоря уж о соседских редкозубых бабушках, мирно толкущих героин.



Зато родители Просячка перманентно проявляли чудеса самопожертвования и всесторонней любви, во всем себе отказывая, лишь бы сыночек был сыт, одет и выучен.

Поистине эти старания не пропали даром: карьера любезного их сердцам выродка со страшной силой пошла в гору.

Принимали его в лучших столичных домах, в Париже тоже, и, несмотря на то, что с виду Просячку остался свинья свиньей, только теперь заматеревшей и на редкость бесстыжей, повсюду был он обласкан дамами.



Утонченных представительниц высшего общества нисколько не смущала ни своеобразная Просячкина манера передвигаться на четырех конечностях, выбивая копытцами по паркетам незамысловатую барабанную дробь, ни пробивающаяся сквозь пиджак от кутюр жесткая черная щетина, ни, наконец, длинное, сизое, веснушчатое, сырое рыло, весьма беспокойное и подвижное.





Нельзя также сказать, что Просячку был интересным или остроумным собеседником, его пространные суждения о виденном и слышанном оказывались обыкновенно голыми трюизмами, да и говорил-то он в основном о делах, о деньгах, цифрах, процентах и биржах, но всех чрезвычайно умиляла и веселила его привычка бодро всхрюкивать посереди каждой фразы.





От женского полу, если честно, у него вообще отбою не было, вешались они на него, как шоколадные зайцы на новогоднюю елку, сколько дам просквозило по конвейеру его несчетных апартаментов, это же чисто китайский фейерверк в российском исполнении, то есть подразумевающий при всей своей ослепительности элемент непредсказуемости с последующими материальными потерями.



Но это все семечки с сибирской грядки! Пред теми чарами сложила оружие дщерь столь высокопоставленного лица, что язык не поворачивается произнести ни адрес, ни фамилию.

Тут уж, сколько Просячку по заграницам ни прятался, как ни увиливал, вытащили, родненького, аж из подвалов бен Ладена да на маково поле, и принудили-таки к брачеванию.

Отроковица под венцом стояла брюхатая, как углотивший слона удав, но радая!... Словно объевшийся соседским салом хохол.



Венчал молодых опять же непроизносимо высокий церковный чин, причем в надежде ускорить свое прижизненное причисление к лику святых так старался, что бороденкой раз на сто протер Просячкины копытца, отчего у бедняги началось ужасное раздражение, и всю оставшуюся часть церемонии жених проскакал на месте стреноженным козликом, норовя почесаться то о бомонд, то об ОМОН, в расфуфыренном виде сновавший по собору с миноискателями.



За многодневный период свадебных торжеств приключилось несколько десятков случаев утопления в бассейнах с элитными спиртными напитками и не меньше дюжины разрывов желудков на почве переедания заморских и отечественных деликатесов.

Не прошло и пары месяцев, как молодая разрешилась от бремени восемью золотистыми поросятами, что уже, впрочем, никого и не удивило, ибо повсюду, где бы ни появлялся наш Просячку, вскоре происходил массовый опорос не только женского, но и мужского населения.

Уже существовала своеобразная генерация гомо чушикус, представители которой успешно интегрировались в человеческую популяцию, причем, как правило, были гиперадаптированы в социальном плане, лишены каких бы то ни было комплексов и зачастую превосходили банальных сапиенсов едва ли не во всем.



К тому времени к основной Просячкиной резиденции, где пребывало в блаженной эйфории свежеиспеченное семейство Чаровничного-Кабано, докандыбала пешкарусом по причине угона метлы небезызвестная Тамара Ивановна, за прошедшие годы несмотря на тотальную уринотерапию утратившая былую привлекательность и даже свой знаменитый желтый клык.



Всеми правдами и неправдами, в основном благодаря всё той же уринотерапии, она-таки прорвалась в покои знаменитой светской красавицы Чаровничной.

Старая ведьма в обмен на финансирование ряда магических проектов обещала молодухе раскрыть добытый многолетними оккультными трудами секрет возвращения Просячку человеческого облика, но паче чаяния не обнаружила в собеседнице ни малейшей заинтересованности.

После непродолжительных торгов раздосадованная карга решилась открыть конспиративную информацию даром.

И надо-то было всего ничего: износить три пары люминевых лаптей, изглодать три буханки оловянного хлеба да изломать в богоугодном странствии три медных посоха на фоне раздельного питания и великой беззаветной любви.

Необходимые аксессуары вкупе с брошюрой по питанию бабулька притаранила с собой, наличие великой любви наивно подразумевалось в юной супруге априори.

Однако, развалившаяся в бархатных подушках госпожа Чаровничная, лениво пролистывая свежий порнографический журнал, вяло порекомендовала назойливой посетительнице отправиться туда, где, простите, не ступала нога человека, а принесенные причиндалы сдать в ближайшую скупку цветных металлов.

И все же, уловив боковым зрением, как пожилая гостья схватилась обеими клешнями за гипертрофированное сердце, флегматичная хозяйка сжалилась и снизошла до кратких объяснений.



Просячку, мол, конечно, не Филя Киркоров, но ведь не это же главное! С лица же, говорит, не водку пить! Он же трудится, болезный, как тяжеловоз на мельнице, он семью обеспечил на сто лет вперед, так, что атомная война не страшна и ни одна извращенная фантазия не представит! У него вон вся родня, будь она не ладна, как у Христа за пазухой в масле катается! Да ежели он в этом контексте где и схамит, кому и насвинячит, занавески там соплями перемажет, в городской канаве уснет или налево слетает, так это же у него душа отдыха просит! Мне, талдычит, это и вовсе по фигу! Так что, милая, во всем меня мой супруг устраивает и лапти люминевы мне ни к чему, тухли хранцузские некуда девать!

Старуха, рыдая, удалилась.

На выходе под ноги ей попалась маленькая пестрая собачка, страдающая парадонтозом с педикулезом.

Рентгеновский взор незадачливой феи роковым макаром высветил в облезлом брюшке конченного животного зародыши крепеньких поросят.

Свинская инвазия прогрессировала.



В хаосе искореженной всевозможными агентами и акциями биосферы возник, наконец, и надежно обосновался новый, перспективный, великолепнейший по силе выживаемости вид, которому в ближайшем будущем предстояло завоевать весь сей заплеванный мир, вытеснив с лица земли убогих представителей насквозь прогнившего прошлого! И пусть твоя правнучка, милый читатель, не станет предметом вдохновения какого-нибудь Рафаэля, да и где ж его искать, зато как нескончаемо будет она плодовита! Это ль не повод для радости?

Мы, так сказать, к счастью пойдем другим путем.

И да здравствует, черт возьми, эволюция!