Пастушка и трубочист ( Г. Х. Андерсен )

Видали вы когда-нибудь старинный-старинный шкаф, почерневший от времени и украшенный резными завитушками и листьями? Такой вот шкаф - прабабушкино наследство - стоял в гостиной.

Он был весь покрыт резьбой - розами, тюльпанами и самыми затейливыми завитушками.

Между ними выглядывали оленьи головки с ветвистыми рогами, а на самой середке был вырезан во весь рост человечек.

На него нельзя было глядеть без смеха, да и сам он ухмылялся от уха до уха - улыбкой такую гримасу никак не назовешь.

У него были козлиные ноги, маленькие рожки на лбу и длинная борода.

Дети звали его обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант Козлоног, потому что выговорить такое имя трудно и дается такой титул не многим.

Зато и вырезать такую фигуру не легко, ну да все-таки вырезали.

Человечек все время смотрел на подзеркальный столик, где стояла хорошенькая фарфоровая пастушка.

Позолоченные башмаки, юбочка, грациозно подколотая пунцовой розой, позолоченная шляпа на головке и пастуший посох в руке - ну разве не красота! Рядом с нею стоял маленький трубочист, черный, как уголь, но тоже из фарфора и такой же чистенький и милый, как все иные прочие.

Он ведь только изображал трубочиста, и мастер точно так же мог бы сделать его принцем - все равно! Он стоял грациозно, с лестницей в руках, и лицо у него было бело-розовое, словно у девочки, и это было немножко неправильно, он мог бы быть и почумазей.

Стоял он совсем рядом с пастушкой - как их поставили, так они и стояли.

А раз так, они взяли да обручились.

Парочка вышла хоть куда: оба молоды, оба из одного и того же фарфора и оба одинаково хрупкие.

Тут же рядом стояла еще одна кукла, втрое больше их ростом, - старый китаец, умевший кивать головой.

Он был тоже фарфоровый и называл себя дедушкой маленькой пастушки, вот только доказательств у него не хватало.

Он утверждал, что она должна его слушаться, и потому кивал головою обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержанту Козлоногу, который сватался за пастушку.

- Хороший у тебя будет муж! - сказал старый китаец.

- Похоже, даже из красного дерева.

С ним ты будешь обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержантшей.

У него целый шкаф серебра, не говоря уж о том, что лежит в потайных ящиках.

- Не хочу в темный шкаф! - отвечала пастушка.

- Говорят, у него там одиннадцать фарфоровых жен! - Ну так будешь двенадцатой! - сказал китаец.

- Ночью, как только старый шкаф закряхтит, сыграем вашу свадьбу, иначе не быть мне китайцем! Тут он кивнул головой и заснул.

А пастушка расплакалась и, глядя на своего милого фарфорового трубочиста, сказала: - Прошу тебя, убежим со мной куда глаза глядят.

Тут нам нельзя оставаться.

- Ради тебя я готов на все! - отвечал трубочист.

- Уйдем сейчас же! Уж наверное, я сумею прокормить тебя своим ремеслом.

- Только бы спуститься со столика! - сказала она.

- Я не вздохну свободно, пока мы не будем далеко-далеко! Трубочист успокаивал ее и показывал, куда ей лучше ступать своей фарфоровой ножкой, на какой выступ или золоченую завитушку.

Его лестница также сослужила им добрую службу, и в конце концов они благополучно спустились на пол.

Но, взглянув на старый шкаф, они увидели там страшный переполох.

Резные олени вытянули вперед головы, выставили рога и вертели ими во все стороны, а обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант Козлоног высоко подпрыгнул и крикнул старому китайцу: - Они убегают! Убегают! Пастушка и трубочист испугались и шмыгнули в подоконный ящик.

Тут лежали разрозненные колоды карт, был кое-как установлен кукольный театр.

На сцене шло представление.

Все дамы - бубновые и червонные, трефовые и пиковые - сидели в первом ряду и обмахивались тюльпанами, а за ними стояли валеты и старались показать, что и они о двух головах, как все фигуры в картах.

В пьесе изображались страдания влюбленной парочки, которую разлучали, и пастушка заплакала: это так напомнило ее собственную судьбу.

- Сил моих больше нет! - сказала она трубочисту.

- Уйдем отсюда! Но когда они очутились на полу и взглянули на свой столик, они увидели, что старый китаец проснулся и раскачивается всем телом - ведь внутри него перекатывался свинцовый шарик.

- Ай, старый китаец гонится за нами! - вскрикнула пастушка и в отчаянии упала на свои фарфоровые.

колени.

- Стой! Придумал! - сказал трубочист.



- Видишь вон там, в углу, большую вазу с сушеными душистыми травами и цветами? Спрячемся в нее! Ляжем там на розовые и лавандовые лепестки, и если китаец доберется до нас, засыплем ему глаза солью [В старину в комнатах ставили для запаха вазы с сухими цветами и травами; смесь эта посыпалась солью, чтобы сильнее пахла].

- Ничего из этого не выйдет! - сказала пастушка.

- Я знаю, китаец и ваза были когда-то помолвлены, а от старой дружбы всегда что-нибудь да остается.

Нет, нам одна дорога - пуститься по белу свету! - А у тебя хватит на это духу? - спросил трубочист.

- Ты подумала о том, как велик свет? О том, что нам уж никогда не вернуться назад? - Да, да! - отвечала она.

Трубочист пристально посмотрел на нее и сказал: - Мой путь ведет через дымовую трубу! Хватит ли у тебя мужества залезть со мной в печку, а потом в дымовую трубу? Там-то уж я знаю, что делать! Мы поднимемся так высоко, что до нас и не доберутся.

Там, на самом верху, есть дыра, через нее можно выбраться на белый свет! И он повел ее к печке.

- Как тут черно! - сказала она, но все-таки полезла за ним и в печку, и в дымоход, где было темно хоть глаз выколи.

- Ну вот мы и в трубе! - сказал трубочист.

- Смотри, смотри! Прямо над нами сияет чудесная звездочка! На небе и в самом деле сияла звезда, словно указывая им путь.

А они лезли, карабкались ужасной дорогой все выше и выше.

Но трубочист поддерживал пастушку и подсказывал, куда ей удобнее ставить свои фарфоровые ножки.

Наконец они добрались до самого верха и присели отдохнуть на край трубы-они очень устали, и немудрено.

Нам ними было усеянное звездами небо, под ними все крыши города, а кругом на все стороны, и вширь и вдаль, распахнулся вольный мир.

Бедная пастушка никак не думала, что свет так велик.

Она склонилась головкой к плечу трубочиста и заплакала так горько, что слезы смыли всю позолоту с ее пояса.

- Это для меня слишком! - сказала пастушка.

- Этого мне не вынести! Свет слишком велик! Ах, как мне хочется обратно на подзеркальный столик! Не будет у меня ни минуты спокойной, пока я туда не вернусь! Я ведь пошла за тобой на край света, а теперь ты проводи меня обратно домой, если любишь меня!

Трубочист стал ее вразумлять, напоминал о старом китайце и обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержанте Козлоноге, но она только рыдала безутешно да целовала своего трубочиста.

Делать нечего, пришлось уступить ей, хоть это и было неразумно.

И вот они спустились обратно вниз по трубе.

Не легко это было! Оказавшись опять в темной печи, они сначала постояли у дверцы, прислушиваясь к тому, что делается в комнате.

Все было тихо, и они выглянули из печи.

Ах, старый китаец валялся на полу: погнавшись за ними, он свалился со столика и разбился на три части.

Спина отлетела начисто, голова закатилась в угол.

Обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант стоял, как всегда, на своем месте и раздумывал.

- Какой ужас! - воскликнула пастушка.

- Старый дедушка разбился, и виною этому мы! Ах, я этого не переживу! И она заломила свои крошечные ручки.

- Его еще можно починить! - сказал трубочист.

- Его отлично можно починить! Только не волнуйся! Ему приклеят спину, а в затылок вгонят хорошую заклепку, и он опять будет совсем как новый и сможет наговорить нам кучу неприятных вещей! - Ты думаешь? - сказала пастушка.

И они снова вскарабкались на свой столик.

- Далеко же мы с тобою ушли! - сказал трубочист.

- Не стоило и трудов! - Только бы дедушку починили! - сказала пастушка.

- Или это очень дорого обойдется?.. Дедушку починили: приклеили ему спину и вогнали в затылок хорошую заклепку.

Он стал как новый, только головой кивать перестал.

- Вы что-то загордились с тех пор, как разбились! - сказал ему обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант Козлоног.

- Только с чего бы это? Ну так как, отдадите за меня внучку? Трубочист и пастушка с мольбой взглянули на старого китайца: они так боялись, что он кивнет.

Но кивать он уже больше не мог, а объяснять посторонним, что у тебя в затылке заклепка, тоже радости мало.

Так и осталась фарфоровая парочка неразлучна.

Пастушка и трубочист благословляли дедушкину заклепку и любили друг друга, пока не разбились.