- 29, Apr 2023
- #1
Жил у нас в заводе, слышь-ко, парень неприметный.
Бутусычем звать.
Другие еще его Кормильцем звали, но это по незнанию.
И вот, полюбил этот Бутусыч девку одну.
Ой, шибко полюбил.
А она возьми да и помри.
Тут-то парень умишком и подвинулся.
Поначалу Бутусыч все в подвале хоронился, занимался там кожным промыслом — резал ремни, для чахотошных, али для тех, у кого грудь слабая, продавал их и тем жил.
А по ночам орал на весь поселок, мол, я хочу быть с тобой, мол, я так хочу быть с тобой, а под утро грозился, мол, как хошь, но я буду с тобой! Ну, люди-то видят, как Бутусыч по мертвой девке убивается, послали к ему спервоначалу дохтура.
(Был у нас один немец-лекарь, на наших рудниках сифилис изучал). А доктор-скотина как всегда напился как скотина и только все дело спортил.
Умерла, говорит, твоя девка, ее больше нет.
А тут еще пожарник местный, собутыльник дохтуровый, поддакиват — да, мол, дом-от ее сгорел, третьего дня тушили, я могу и справку выдать.
Ну, Бутусыч выслушал их, вроде успокоился, а ночью-то опять как давай орать — все равно я хочу быть с тобой, да буду с тобой… Тогда бабы, чтобы его как-то успокоить, понесли ему какого ни на есть шоколаду.
Да только Бутусыч весь тот шоколад рукой поломал, только схрупало.
Потом постоял маненько, взял ножик сапожный и за пальцы свои принялся, режет их один за другим, вроде как за то, что они ту девку потрогать не могут.
Ну сам подумай — пальцы-то тут при чем?! Видят люди — неладно дело.
Приташшили Бутусычу какой ни на есть манитофонишко, чтобы, значица, выговорился бедолага.
И что ты думаешь — помогло! Выплеснул парень свою муку на пленку и сильно ему полегчало.
Девку свою реже поминать стал.
Сменил батарейки в манитофоне, чтобы, говорит, музыка вечной стала, да засобирался в Америку.
Выучил, как в Америке той здоровкаются — “Гудбай, Америка, о!”, Сказал всем поселковым “Хелло!”, да с тем и отбыл.
Больше никто Бутусыча в поселке у нас не видал, только сказывают люди, что не добрался он до Америки-то, а, дескать, видали его в Питербурхе, голова налысо побрита, видать в армию завербовался, али в лечебницу.
Вишь, что любовь с человеком делает, а ты говоришь “давай одеколону выпьем”…
Бутусычем звать.
Другие еще его Кормильцем звали, но это по незнанию.
И вот, полюбил этот Бутусыч девку одну.
Ой, шибко полюбил.
А она возьми да и помри.
Тут-то парень умишком и подвинулся.
Поначалу Бутусыч все в подвале хоронился, занимался там кожным промыслом — резал ремни, для чахотошных, али для тех, у кого грудь слабая, продавал их и тем жил.
А по ночам орал на весь поселок, мол, я хочу быть с тобой, мол, я так хочу быть с тобой, а под утро грозился, мол, как хошь, но я буду с тобой! Ну, люди-то видят, как Бутусыч по мертвой девке убивается, послали к ему спервоначалу дохтура.
(Был у нас один немец-лекарь, на наших рудниках сифилис изучал). А доктор-скотина как всегда напился как скотина и только все дело спортил.
Умерла, говорит, твоя девка, ее больше нет.
А тут еще пожарник местный, собутыльник дохтуровый, поддакиват — да, мол, дом-от ее сгорел, третьего дня тушили, я могу и справку выдать.
Ну, Бутусыч выслушал их, вроде успокоился, а ночью-то опять как давай орать — все равно я хочу быть с тобой, да буду с тобой… Тогда бабы, чтобы его как-то успокоить, понесли ему какого ни на есть шоколаду.
Да только Бутусыч весь тот шоколад рукой поломал, только схрупало.
Потом постоял маненько, взял ножик сапожный и за пальцы свои принялся, режет их один за другим, вроде как за то, что они ту девку потрогать не могут.
Ну сам подумай — пальцы-то тут при чем?! Видят люди — неладно дело.
Приташшили Бутусычу какой ни на есть манитофонишко, чтобы, значица, выговорился бедолага.
И что ты думаешь — помогло! Выплеснул парень свою муку на пленку и сильно ему полегчало.
Девку свою реже поминать стал.
Сменил батарейки в манитофоне, чтобы, говорит, музыка вечной стала, да засобирался в Америку.
Выучил, как в Америке той здоровкаются — “Гудбай, Америка, о!”, Сказал всем поселковым “Хелло!”, да с тем и отбыл.
Больше никто Бутусыча в поселке у нас не видал, только сказывают люди, что не добрался он до Америки-то, а, дескать, видали его в Питербурхе, голова налысо побрита, видать в армию завербовался, али в лечебницу.
Вишь, что любовь с человеком делает, а ты говоришь “давай одеколону выпьем”…
