- 29, Apr 2023
- #1
Да, нище6роды эти.
Самое время их было, конечно, лето.
Ни дня ведь не пройдёт, чтобы кто-нибудь в дверь не постучал: за милостынькой.
Случалось, что и по двое в день являлись.
Зимою, конечно, меньше — но всё равно приходили.
Самые упорные, понятно, да настырные.
Дети их побаивались, бродяг-то этих, — да и немудрено; родители ведь, чуть что, пугали: «Вот не будете слушаться — нищеброд заберёт, в мешок засунет». Да только родители сами тоже странников опасались.
Оно и правильно.
Были же среди них, нищих этих, такие, что, дело известное, порчу могли навести, — если их, к примеру, ночевать не пустить или не накормить как следует.
Одни так делали, что у коровы молоко пропадало, другие — что хлеб в печке сгорал; или, бывало, ягнята рождались трёхногие, или там пшеница росла без колоса.
Мало ли. Да только самое удивительное приключилось, надо сказать, здесь, у нас, в Гаспе.
Уж это было колдовство так колдовство, скоро не забудешь.
А случилось-то всё как? Постучался, значит, нищеброд один к мадам Беланже, вдова тут была такая; а дело это было зимою, вечер только начинался.
Ну, постучался, подаяния просит.
А у неё, как на грех, денег лишних не было.
Достала она тогда из подпола яйцо — у неё там их полное лукошко стояло — да и протягивает бродяге.
А он разозлился! «Ты, говорит, себе его оставь, яйцо твоё! Что я, говорит, в мешок его, что ли, суну? Ты меня, говорит, ещё попомнишь!» Да и ушёл, ругаясь.
Перепугалась вдова; кто его знает, какую он порчу наведёт, странник-то этот.
Может, теперь несушки яйца класть перестанут или наседки на них не сядут, — случалось ведь уже по Гаспезии, в других, правда, местах, такое.
Ладно.
Погоревала она вот так-то, вдова, а потом занялась делами — да вроде и забывать потихоньку про бродягу стала.
Только вдруг слышит она: куры раскудахтались вокруг дома.
Удивилась вдова: откуда тут курам взяться, зима ведь, куры-то у всех в курятнике закрыты.
Выглянула в окно — и глазам не поверила: видит, бредёт странник медленно прочь, а за ним — куры, куры, куры.
Со всей деревни собрались да за колдуном бегут.
А он идёт себе потихоньку, только порой обернётся, свистнет негромко — куры к нему из курятников так со всех ног и несутся.
Ну, да недолго так оно длилось; только добрался ход весь этот, нищеброд-то с курами, до дома, где жила семья Марки, вдруг как выскочит оттуда собака, чёрная, здоровенная, Кофеёк её звали, да как припустит за бродягой — а она давно его там поджидала, — всё колдовство враз как ветром сдуло.
Бросился странник бежать, а собака за ним, чуть за пятки клыками не хватает.
Улепётывал он от неё, улепётывал, весь склон пробежал, только внизу она от него отстала, на самом берегу уже; еле бродяга дух перевёл. А куры-то тоже переполошились, ничего в толк не возьмут, — да скорей по курятникам по своим.
Вот так-то. В Гаспе до сих пор говорят: «Это друзей мы себе выбираем; нищий — он сам тебя выберет».
Самое время их было, конечно, лето.
Ни дня ведь не пройдёт, чтобы кто-нибудь в дверь не постучал: за милостынькой.
Случалось, что и по двое в день являлись.
Зимою, конечно, меньше — но всё равно приходили.
Самые упорные, понятно, да настырные.
Дети их побаивались, бродяг-то этих, — да и немудрено; родители ведь, чуть что, пугали: «Вот не будете слушаться — нищеброд заберёт, в мешок засунет». Да только родители сами тоже странников опасались.
Оно и правильно.
Были же среди них, нищих этих, такие, что, дело известное, порчу могли навести, — если их, к примеру, ночевать не пустить или не накормить как следует.
Одни так делали, что у коровы молоко пропадало, другие — что хлеб в печке сгорал; или, бывало, ягнята рождались трёхногие, или там пшеница росла без колоса.
Мало ли. Да только самое удивительное приключилось, надо сказать, здесь, у нас, в Гаспе.
Уж это было колдовство так колдовство, скоро не забудешь.
А случилось-то всё как? Постучался, значит, нищеброд один к мадам Беланже, вдова тут была такая; а дело это было зимою, вечер только начинался.
Ну, постучался, подаяния просит.
А у неё, как на грех, денег лишних не было.
Достала она тогда из подпола яйцо — у неё там их полное лукошко стояло — да и протягивает бродяге.
А он разозлился! «Ты, говорит, себе его оставь, яйцо твоё! Что я, говорит, в мешок его, что ли, суну? Ты меня, говорит, ещё попомнишь!» Да и ушёл, ругаясь.
Перепугалась вдова; кто его знает, какую он порчу наведёт, странник-то этот.
Может, теперь несушки яйца класть перестанут или наседки на них не сядут, — случалось ведь уже по Гаспезии, в других, правда, местах, такое.
Ладно.
Погоревала она вот так-то, вдова, а потом занялась делами — да вроде и забывать потихоньку про бродягу стала.
Только вдруг слышит она: куры раскудахтались вокруг дома.
Удивилась вдова: откуда тут курам взяться, зима ведь, куры-то у всех в курятнике закрыты.
Выглянула в окно — и глазам не поверила: видит, бредёт странник медленно прочь, а за ним — куры, куры, куры.
Со всей деревни собрались да за колдуном бегут.
А он идёт себе потихоньку, только порой обернётся, свистнет негромко — куры к нему из курятников так со всех ног и несутся.
Ну, да недолго так оно длилось; только добрался ход весь этот, нищеброд-то с курами, до дома, где жила семья Марки, вдруг как выскочит оттуда собака, чёрная, здоровенная, Кофеёк её звали, да как припустит за бродягой — а она давно его там поджидала, — всё колдовство враз как ветром сдуло.
Бросился странник бежать, а собака за ним, чуть за пятки клыками не хватает.
Улепётывал он от неё, улепётывал, весь склон пробежал, только внизу она от него отстала, на самом берегу уже; еле бродяга дух перевёл. А куры-то тоже переполошились, ничего в толк не возьмут, — да скорей по курятникам по своим.
Вот так-то. В Гаспе до сих пор говорят: «Это друзей мы себе выбираем; нищий — он сам тебя выберет».