Петюнькин язычок ( Красная Бурда )

Сидели раз наши северские старатели круг сцены в ночном клубе.

Четверо больших, а пятый парнишечко.

Лет так двадцати пяти.

Не больше.

Петюнькой его звали.

А остальных — неважно как.

Отец уж сколь раз говорил Петюньке: — Шел бы ты, Петюньша, спать! А парнишечку охота поглядеть.

— Погоди, тятенька! Я маленечко ишшо посижу.

Вдруг на занавесе круг яркий загорелся, ровно как из прожектора, а из круга, из самой середки вынырнула Огневушка-Поскакушка.

Глаза горят, туловом, слышь-ко, вся тоненька, и сразу к шесту.

И ну вкруг его отплясывать — и по-матросски, и с пятки на носок, да платочком-то все туда-сюда помахиват.

Али лифчиком — не поймешь.

А одежка у ей, и без того едва на прикрытие годная, во все стороны так и летит.

Вот уж и грудь у ей голая, вот уж и подштанников на ей нету!.. Нашим-то заводским никогда так не сплясать, они таких кадрилев сроду не делали.

У самого шеста остановилась Огневушка, топнула ножкой, присвистнула.

Тут оркестр заухал, захохотал, и никакой девчонки не стало.

А старатели как сидели, так и сидят, точно окаменели.

Каждый, вишь, подумал про себя: “Ишь ты, до чего допился!.. Ишь чего мерещится! Ну-ка, посижу еще, может, опять чего покажется…” Посидели эдак-то до закрытия клуба, да и по домам поехали.

А женам своим ничего про Поскакушку не сказали.

Боялись, засмеют.

Только Петюнька наутро, как за стол сели, спрашивает: — Тятя, а что это была за тетя? У петюнькиной мамаши уши, понятно дело, домиком.

— Кака еще тетя? — А вот та, которая на сцене голяком плясала.

Тятя ишшо очки одел.

Осерчала мамаша, взяла спички, керосину, на лошаденку влезла и верхи к ночному клубу.

Пришла туда, а там уже головешки одни.

Плюнула мамаша с досады, а головешки-то и зашипели.

Не без этого, конечно.