Хрупкая веточка ( Павел Петрович Бажов )

У Данилы с Катей, - это которая своего жениха у Хозяйки горы вызволила, - ребятишек многонько народилось.

Восемь, слышь-ко, человек, и все парнишечки.

Мать-то не раз ревливала: хоть бы одна девчонка на поглядку.

А отец, знай, похохатывает: - Такое, видно, наше с тобой положенье.

Ребятки здоровеньки росли.

Только одному не посчастливилось.

То ли с крылечка, то ли еще откуда свалился и себя повредил: горбик у него расти стал.

Баушки правили, понятно, да толку не вышло.

Так горбатенькому и пришлось на белом свете маяться.

Другие ребятишки, - я так замечал, - злые выходят при таком-то случае, а этот ничего - веселенький рос и на выдумки мастер.

Он третьим в семье-то приходился, а все братья слушались его и спрашивали:

- Ты, Митя, как думаешь? По-твоему, Митя, к чему это?

Отец с матерью и те частенько покрикивали:

- Митюшка! Погляди-ко! Ладно, на твой глаз?

- Митяйко, не приметил, куда я воробы (приспособленине для размотки пряжи.

- Ред.) поставила? И то Митюньке далось, что отец смолоду ловко на рожке играл.

Этот тоже пикульку смастерит, так она у него ровно сама песню выговаривает.

Данило по своему мастерству все-таки зарабатывал ладно.

Ну, и Катя без дела не сиживала.

Вот, значит, и поднимали семью, за куском в люди не ходили.

И об одежонке ребячьей Катя заботилась.

Чтоб всем справа была: пимешки там, шубейки и протча.

Летом-то, понятно, и босиком ладно: своя кожа, не куплена.

А Митюньке, как он всех жальчее, и сапожнешки были.

Старшие братья этому не завидовали, а малые сами матери говорили: - Мамонька, пора, поди, Мите новые сапоги заводить.

Гляди - ему на ногу не лезут, а мне бы как раз пришлись.

Свою, видишь, ребячью хитрость имели, как бы поскорее Митины сапожнешки себе пристроить.

Так у них все гладенько и катилось.

Соседки издивовались прямо: - Что это у Катерины за робята! Никогда у них и драчишки меж собой не случится.

А это все Митюнька - главная причина.

Он в семье-то ровно огонек в лесу: кого развеселит, кого обогреет, кого на думки наведет.

К ремеслу своему Данило не допускал ребятишек до времени.

- Пускай, - говорит, - подрастут сперва.

Успеют еще малахитовой-то пыли наглотаться.

Катя тоже с мужем в полном согласье - рано еще за ремесло садить.

Да еще придумали поучить ребятишек: чтоб, значит, читать-писать, цифру понимать.

Школы по тогдашнему положению не было, и стали старшие-то братья бегать к какой-то мастерице.

И Митюнька с ними.

Те ребята понятливые, хвалила их мастерица, а этот вовсе на отличку.

В те годы по-мудреному учили, а он с лету берет.

Не успеет мастерица показать - он обмозговал.

Братья еще склады толмили, а он уже читал, знай слова лови.

Мастерица не раз говаривала: - Не бывало у меня такого выученика.

Тут отец с матерью возьми и погордись маленько: завели Митюньке сапожки поформеннее.

Вот с этих сапожек у них полный переворот в жизни и вышел.

В тот год, слышь-ко, барин на заводе жил.

Пропикнул, видно, денежки в Сам-Петербурхе, вот и приехал на завод - не выскребу ли, дескать, еще сколь-нибудь.

При таком-то деле, понятно, как денег не найти, ежели с умом распорядиться.

Одни приказные да приказчик сколько воровали.

Только барин вовсе в эту сторону и глядеть не умел.

Едет это он по улице и углядел - у одной избы трое ребятишек играют, и все в сапогах.

Барин им и маячит рукой-то - идите сюда.

Митюньке хоть не приводилось до той поры барина видать, а признал небось.

Лошади, вишь, отменные, кучер по форме, коляска под лаком и седок гора горой, жиром заплыл, еле ворочается, а перед брюхом палку держит с золотым набалдашником.

Митюнька оробел маленько, все-таки ухватил братишек за руки и подвел поближе к коляске, а барин хрипит: - Чьи такие? Митюнька, как старший, объясняет спокойненько: - Камнереза Данилы сыновья.

Я вот Митрий, а это мои братики малые.

Барин аж посинел от этого разговору, чуть не задохся, только пристанывает: - Ох, ох! что делают! что делают! Ох, ох. Потом видно, провздыхался и заревел медведем: - Это что? А? -А сам палкой-то на ноги ребятам показывает.

Малые, понятно, испужались, к воротам кинулись, а Митюнька стоит и никак в толк взять не может, о чем его барин спрашивает.

Тот заладил свое, недоладом орет: - Это что? Митюнька вовсе оробел да и говорит: - Земля.

Барина тут как параличом хватило, захрипел вовсе.

-Хр-р, хр-р! До чего дошло! До чего дошло! Хр-р, хр-р. Тут Данило сам из избы выбежал, только барин не стал с ним разговаривать, ткнул кучера набалдашником в шею - поезжай! Этот барин не твердого ума был.

Смолоду за ним такое замечалось, к старости и вовсе не самостоятельный стал.

Напустится на человека, а потом и сам объяснить не умеет, что ему надо.

Ну, Данило с Катериной и подумали - может, обойдется дело, забудет про ребятишек, пока домой доедет.

Только не тут-то было: не забыл барин ребячьих сапожишек.

Первым делом на приказчика насел:

- Ты куда глядишь? У барина башмаков купить не на что, а крепостные своих ребятишек в сапогах водят? Какой ты после этого приказчик?

Тот объясняет:

- Вашей, дескать, барской милостью Данило на оброк отпущен и сколько брать с него - тоже указано, а как платит он исправно, я и думал.

- А ты, - кричит ,- не думай, а гляди в оба.

Вон у него что завелось! Где это видано? Вчетверо ему оброк назначить.

Потом призвал Данилу и сам объяснил ему новый оброк.

Данило видит - вовсе несуразица, и говорит: - Из воли барской уйти не могу, а только оброк такой тоже платить не в силу.

Буду работать, как другие, по вашему барскому приказу.

Барину, видать, это не по губе.

Денег и без того нехватка, - не до каменной поделки.

В пору и ту продать, коя от старых годов осталась.

На другую какую работу камнереза поставить тоже не подходит.

Ну, и давай рядиться.

Сколько все-таки не отбивался Данила, оброк ему вдвое барин назначил, а не хошь - в гору.

Вот куда загнулось! Понятное дело, худо Данилу с Катей пришлось.

Всех прижало, а ребятам хуже всего: до возрасту за работу сели.

Так и доучиться им не довелось.

Митюнька - тот виноватее всех себя считал - сам так и лезет на работу.

Помогать, дескать, отцу с матерью буду, а те опять свое думают: "И так-то он у нас нездоровый, а посади его за малахит - вовсе изведется.

Потому - кругом в этом деле худо.

Присадочный вар готовить - пыли не продохнешь, щебенку колотить - глаза береги, а олово крепкой водкой на полер разводить - парами задушит". Думали, думали и придумали отдать Митюньку по гранильному делу учиться.

Глаз, дескать, хваткий, пальцы гибкие и силы большой не надо - самая по нему работа.

Гранильщик, конечно, у них в родстве был.

К нему и пристроили, а он рад-радехонек, потому знал - парнишечко смышленый и к работе не ленив.

Гранильщик этот так себе, средненький был, второй, а то и третьей цены камешок делал.

Все-таки Митюнька перенял от него, что тот умел.

Потом этот мастер и говорит Данилу: - Надо твоего парнишка в город отправить.

Пущай там дойдет до настоящей точки.

Шибко рука у него ловкая.

Так и сделали.

У Данилы в городе мало ли знакомства было по каменному-то делу.

Нашел кого-надо и пристроил Митюньку.

Попал он тут к старому мастеру по каменной ягоде.

Мода, видишь, была из камней ягоды делать.

Виноград там, смородину, малину и протча.

И на все установ имелся.

Черну, скажем, смородину из агату делали, белу - из дурмашков, клубнику - из сургучной яшмы, княженику - из мелких шерловых шаричков клеили.

Однем словом, всякой ягоде свой камень.

Для корешков да листочков тоже свой порядок был: кое из офата, кое из малахита либо из орлеца и там еще из какого-нибудь камня.

Митюнька весь этот установ перенять перенял, а нет-нет и придумает по-своему.

Мастер сперва ворчал, потом похваливать стал: - Пожалуй, так-то живее выходит.

Напоследок прямо объявил: - Гляжу я, парень, шибко большое твое дарование к этому делу.

Впору мне, старику, у тебя учиться.

Вовсе ты мастером стал, да еще с выдумкой.

Потом помолчал маленько да и наказывает: - Только ты, гляди, ходу ей не давай! Выдумке-то! Как бы за нее руки не отбили.

Бывали такие случаи.

Митюнька, известно, молодой - безо внимания к этому.

Еще посмеивается: - Была бы выдумка хорошая.

Кто за нее руки отбивать станет? Так вот и стал Митюха мастером, а еще вовсе молодой: только-только ус пробиваться стал.

По заказам он не скучал, всегда у него работы полно.

Лавочники по каменному делу смекнули живо, что от этого парня большим барышом пахнет, - один перед другим заказы ему дают, успевай только.

Митюха тут и придумал: - Пойду-ко я домой.

Коли мою работу надо, так меня и дома найдут.

Дорога недалекая, и груз не велик - материал привезти да поделку забрать.

Так и сделал.

Семейные обрадовались, понятно: Митя пришел.

Он тоже повеселить всех желает, я самому не сладко.

Дома-то чуть не цельная малахитовая мастерская стала.

Отец и двое старших братьев за станками в малухе сидят, и младшие братья тут же: кто на распиловке, кто на шлифовке.

У матери на руках долгожданная девчушка-годовушка трепещется, а радости в семье нет.

Данило уж вовсе стариком глядит, старшие братья покашливают, да и на малых смотреть невесело.

Бьются, бьются, а все в барский оброк уходит.

Митюха тут и заподумывал: все, дескать, из-за тех сапожнешек вышло.

Давай скорее свое дело налаживать.

Оно хоть мелкое, а станков к нему не один, струментишко тоже требуется.

Мелочь все, а место и ей надо.

Пристроился в избе против окошка и припал к работе, а про себя думает: "Как бы добиться, чтоб из здешнего камня ягоды точить? Тогда и младших братишек можно было бы к этому делу пристроить". Думает, думает, а пути не видит.

В наших краях известно, хризолит да малахит больше попадаются.

Хризолит тоже дешево не добудешь, да и не подходит он, а малахит только на листочки и то не вовсе водится: оправки либо подклейки требует.

Вот раз сидит за работой.

Окошко перед станком по летнему времени открыто.

В избе никого больше нет.

Мать по своим делам куда-то ушла, малыши разбежались, отец со старшими в малухе сидят.

Не слышно их. Известно, над малахитом-то песни не запоешь и на разговор не тянет.

Сидит Митюха, обтачивает свои ягоды из купецкого материала, а сам все о том же думает: "Из какого бы вовсе дешевого здешнего камня такую же поделку гнать?" Вдруг просунулась в окошко какая-то не то женская, не то девичья рука, - с кольцом на пальце и в зарукавье (в браслете.

- Ред.), - и ставит прямо на станок Митюньке большую плитку змеевика: а на ней, как на подносе, соковина (шлак от медеплавильного производства.

- Ред.) дорожная.

Кинулся Митюха к окошку - нет никого, улица пустехонька, ровно никто и не прохаживал.

Что такое? Шутки кто шутит али наважденье какое? Оглядел плитку да соковину и чуть не заскакал от радости, такого материала возами вози, а сделать из него, видать, можно, если со сноровкой выбрать да постараться.

Что только? Стал тут смекать, какая ягода больше подойдет, а сам на то место уставился, где рука-то была.

И вот опять она появилась и кладет на станок репейный листок, а на нем три ягодных веточки: черемуховая, вишневая и спелого-спелого крыжовника.

Тут Митюха не удержался, на улицу выбежал дознаться, кто это над ним шутки строит.

Оглядел все - никого, как вымерло.

Время - самая жарынь.

Кому в эту пору на улице быть? Постоял-постоял, подошел к окошку, взял со станка листок с веточками и разглядывать стал.

Ягоды настоящие, живые, только то диво - откуда вишня взялась.

С черемухой просто, крыжовнику тоже в господском саду довольно, а эта откуда, коли в наших краях такая ягода не растет, а будто сейчас сорвана? Полюбовался так на вишни, а все-таки крыжовник ему милее пришелся и к матерьялу ровно больше подходит.

Только подумал - рука-то его по плечу и погладила.

"Молодец, дескать! Понимаешь дело!" Тут уж слепому ясно, чья это рука.

Митюха в Полевой вырос, сколько-нибудь раз слыхал про Хозяйку горы.

Вот он и подумал - хоть бы сама показалась.

Ну, не вышло.

Пожалела, видно, горбатенького парня растревожить своей красотой - не показалась.

Занялся тут Митюха соком да змеевиком.

Немало перебрал.

Ну, выбрал и сделал со смекалкой.

Попотел.

Ягодки-то крыжовника сперва половинками обточил, потом внутре-то выемки наладил да еще, где надо, желобочки прошел, где опять узелочки оставил, склеил половинки да тогда их начисто и обточил.

Живая ягодка-то вышла.

Листочки тоже тонко из змеевки выточил, а на корешок ухитрился колючки тонехонькие пристроить.

Однем словом, сортовая работа.

В каждой ягодке ровно зернышки видно и листочки живые, даже маленько с изъянами: на одном дырки жучком будто проколоты, на другом опять ржавые пятнышки пришлись.

Ну как есть настоящие.

Данило с сыновьями хоть по другому камню работали, а тоже в этом деле понимали.

И мать по камню рабатывала.

Все налюбоваться не могут на Митюхину работу.

И то им диво, что из простого змеевика да дорожного соку такая штука вышла.

Мите и самому любо.

Ну, как - работа! Тонкость.

Ежели, кто понимает, конечно.

Из соку да змеевику Митя много потом делал.

Семье-то шибко помог.

Купцы, видишь, не обегали этой поделки, как за настоящий камень платили, и покупатель в первую голову Митюхину работу выхватывал, потому - на отличку.

Митюха, значит, и гнал ягоду.

И черемуху делал, и вишню, и спелый крыжовник, а первую веточку не продавал - себе оставил.

Посыкался (намеревался.

- Ред.) отдать девчонке одной, да все сумленье брало.

Девчонки, видишь, не отворачивались от Митюхина окошка.

Он хоть горбатенький, а парень с разговором да выдумкой, и ремесло у него занятное, и не скупой: шаричков для бусок, бывало, горстью давал.

Ну, девчонки нет-нет и подбегут, а у этой чаще всех заделье находилось перед окошком - зубами поблестеть, косой поиграть.

Митюха и хотел отдать ей свою веточку, да все боялся: - Еще на смех девчонку поднимут, а то и сама за обиду почтет.

А тот барин, из-за которого поворот жизни случился, все еще на земле пыхтел да отдувался.

В том году он дочь свою просватал за какого-то там князя ли купца и придано ей собирал.

Полевской приказчик и вздумал подслужиться.

Митину-то веточку он видал и тоже, видно, понял, какая это штука.

Вот и послал своих охлестов с наказом: - Если отдавать не будет, отберите силой.

Тем что? Дело привычное.

Отобрали у Мити веточку, принесли, а приказчик ее в бархатну коробушечку.

Как барин приехал в Полевую, приказчик сейчас: Получите, сделайте милость, подарочек для невесты.

Подходящая штучка.

Барин поглядел, тоже похвалил сперва-то, потом и спрашивает: - Из каких камней делано и сколько камни стоят? Приказчик и отвечает: - То и удивительно, что из самого простого материалу: из змеевику да шлаку.

Тут барин сразу задохся: - Что? Как? Из шлаку? Моей дочери? Приказчик видит - неладно выходит, на мастера все поворотил: - Это он, шельмец, мне подсунул, да еще насказал четвергов с неделю, а то бы я разве посмел.

Барин, знай, хрипит: - Мастера тащи! Тащи мастера! Приволокли, понятно, Митюху, и, понимаешь, узнал ведь его барин.

"Это тот.

в сапогах-то который..." - Как ты смел? С палкой на Митюху кинулся.

Митюха сперва и понять не может, потом раскумекал и прямо говорит: - Приказчик у меня силом отобрал, пускай он и отвечает.

Только с барином какой разговор, все свое хрипит:- Я тебе покажу.

Потом схватил со стола веточку, хлоп ее на пол и давай-ко топтать.

В пыль, понятно, раздавил.

Тут уж Митюху за живое взяло, затрясло даже.

Оно и то сказать - кому полюбится, коли твою дорогую выдумку диким мясом раздавят.

Митюха схватил баринову палку за тонкий конец да как хряснет набалдашником по лбу, так барин на пол и сел и глаза выкатил.

И вот диво - в комнате приказчик был и прислужников сколько хочешь, а все как окаменели, - Митюхавышел и куда-то девался.

Так и найти не могли, а поделку его и потом люди видали.

Кто понимающий, те узнавали ее. И еще заметочка вышла.

Та девчонка, которая зубы-то мыла перед Митюхиным окошком, тоже потерялася, и тоже с концом.

Долго искали эту девчонку.

Видно, рассудили по своему-то, что ее найти легче, потому - далеко женщина от своих мест уходить не привычна.

На родителей ее наступали: - Указывай место! А толку все-таки не добились.

Данилу с сыновьями прижимали, конечно, да, видно, оброку большого пожалели, - отступили.

А барин еще сколько-то задыхался, все-таки вскорости его жиром задавило.