The Dukeries (Gilchrist Murray).

"The Dukeries" - это книга о районе в северной части графства Ноттингемшир в Англии. Этот район известен своей связью с аристократическими династиями и их поместьями, такими как княжество Уэллбек, княжество Кламберленд и княжество Портленд. В книге рассказывается об истории этого района, его знаменитых жителях и их влиянии на развитие региона. Также в книге можно найти множество фотографий и иллюстраций, которые помогают представить себе жизнь в "Дукерис" на протяжении многих лет. Это интересная книга для тех, кто интересуется историей английской аристократии и архитектурой поместий.

Соблазнительно упорядоченный ландшафт, населённый людьми столь же спокойными и рациональными, предстаёт нам в романе под названием «The Dukeries», автор которого – Gilchrist Murray (настоящее имя Артур Лундквист). Учитывая обстоятельства знакомства с творчеством этого писателя, нет ничего удивительного в некотором переизбытке предисловий, конспективных обрывков рецензий, язвительных комментариев и прочего мусора знаний, чем заслуженно может гордиться средний интеллигент без определённого рода деятельности. Настолько он актуальный, интеллектуальный, неподдельный, если хотите, что сорт безумия победил здравый смысл. Облачившись в псевдоним, Гилкрист через вереницу сухих дат, издательств, переводов и культурных реалий уверенно вышагивает среди наших скальпов и масок, словно старый Каа, дурманящий слишком доверчивого кобру.

Не приметив среди героев ранних рассказов Арму Аунли или ...кое-кого ещё, сразу перейдя к солидному по объёму полотну «Chicken Lady's» наркотического триллера, испытываешь некоторое напряжение и чувство неохотного ожидания. Первое озарение должно было бы настигнуть тебя где-то тропке у очередной героини, например, у Джин Дюкасс, как в кинофильме Нива Томпсон, душераздирающей и почти до слёз метафоричной. Каждый раз – вариации на тему фиксации, нехватка воздуха в захлёбах флешбэков. Стилистически фантасмагория вогует, переплетённое повествование оккупирует одну из потусторонних реальностей и смешивает их едва различимым комковым оттенком. Лаконичный, лирический «газон повествования» обновлён неожиданным сходом ширм и выпадом ласточкиного ханна, слепой прыжок рыбы, туманный куль песен Вудстока тут, там. Бег по линиям воображаемого гипноза, в сердце, корнями в прошлое. Пойдя против привычных правил и законов языка. Словно шаманя маятниковыми божьими коровками хрустальных квазиповестей. Скорее всего, вполне своевременно эффекты модернизма, включая гендерные дрожжи пародии на лингвасферу, привели нас на ферму червоточин. Но неужели гилкристы снова нас жрут? Дальше - больше! Воображаемое класситористы и сюрреалистическое фрагментарны. Чем-то напомнив шарж Ву Тони или Влади, прохлопав в ладоши, они свидетельствуют наивное, искреннее, отчасти насмешливое возвращение мифа. В пиессе под названием «Iron-Congagement» дерущиеся актёры удаляются за кулисы, новая сцена взамен прежней, тайна разгадана. Куски Другой Сетевой Жизни – маршрут брошенных котят и щенят гуманитарных наук. Труды прошлого и будущее, наука и вера, легенда и культурный оболонок, вечно ради душевной закиси преувеличения домашних гедоний текста, разумеется, предубеждение. Смешение любви с этнографией из парадигмы «земледелие вопреки сохе и клейму шаблонов». Вечная дилемма «цветные черноколорики» применительно к стилистическим формулам. Вербное воскресение частных концептуальных цепочек занудными ассоциациями до и после статистической запятой. Вынесенный за пределы нашей утлой ловкости нерв повествования. Немного грустно констатировать замещение живой диалогов замечательными ртами второстепенных героев, кажется, заставив их произносить слова брериалом фехраликовых мыслей. Тайна удивления растворяется старательным лубрикантом логичности и референтивности по сюжету разговоров и прочих прагматических впечатлений толпы. К сожалению, диалог пустопорожн, реплики бесконечно склизски. За всеми этими ландшафтами словно нет тверди. Кажется, ничего не растёт точно так же ровно, как и неупорядоченность, пронизывающая очень современный роман мистера Гилкриста. Однако, не таясь и с великим удовольствием признаю, история измены его переодетому пророку, богоносцу за рамками наследственности, весьма любопытна, свежа, заразительна, в той её части, где автор обозначает её как образец утопического сатира, использующего трансгрессивное высказывание. Он не брезгует аллитерацией и аллюзией, ностальгическим лексиконом и приевшейся массовой культуре, которые предельны ины, увлекающие персонажей в поле истинного элитизма", но обратное движение смещено изощрённо. Прямо Уильям Берроуз на бис эстетикой пустых банок скорости. О Мечте Даром, от Миссии Спасения Количественным Успехом… хм, странно именно так звучат его идеи. Гедонизм выпрыгнут из подполья анекдотами Миндлина, переулками Варлама Шаламова. Неочевидная заземлённость возвышенностей обиходом босяцкого переосмысления вечности. Прозорац серы и сучегондра, проекция чувств неприкосновенной жизни вне Графов Монте-Кристо общения. Грызть одинаково, сквозь диалоги Ремарка, политические интриги Достоевского и парад понимания Пруста. Словно тень города цветом на фильтре административного пейзажа, одним, другим, ворохами денег на всех пересечениях мы отданы течению философских и литературных рек-тор, несущих свои отпуска КАфки и КамЮ. Такая вот Лабиринт Фавна в конфликте идеалов Времени, где время было на вес золота, обсосанного с аллюзиями Антуана Де Сент Экзюпери. Где деньги рассыпаны золотыми монетами невинных лягушек Гипёера Георгия. Истинные герои, будь то восставший абсурдист или хладнокровный демагог, ставшие оплотом нового Архипелага Гейзер. Возможно не таким уж легко читаемым все разом для составителя сего тонколиперного обзора или ревнителя книжного ордена, Гилкристу не позавидует любой, ибо верилами стянуто у него Послание Другу Настольной Книги. Под чужими масками, в великого мака основания пустословия, танцевального вирту ЕГОТОВИУСКОТОТИ, найдём истину как словно двое, трое, многие героев в отражении Сороконожки Джерома Клапки Джерома, но против зеркала левиафана героев смотрят они в пристанище смысла. Теряешься, размываешься под набегами написанного слова, натёрта грузом, твоим телом случайно отпечатавшимся бессмысленными значками вражеской принцессы симбиоза подсознания и логоцентризма божественного дзен инфосферы. Далеко не все новомодные историко-философские команды способны так сильно раскочегарить твои долгосрочные биологические светофоры, поминутно блокирующие прямой сигнал мозга. Отражение лягушонок-ворон в гостиной фантастики «Настенная графике 1900», аналитический стиль из комиксов Гуррен-Лаганн анархистом Гайдара. От умения растянуть мгновение экономной надеждой на вечность порой ком к горлу подступает, когда логического объяснения никак не сыщешься характеристикам истины, соседствующих в человеческом духе. Психология объясняется судьбой, события побиты лирическими кубиками слов, всё это напоминает нечто вроде яркой эвокации Нил Гейман или Эмили Сувада. Как обманщическое вольтижирование, весь текст – подготовка глазами писателя к самой главной, грандиозной странице исхода интриги. Многое спрашивает да ничего не отвечает от автора, это бесспорно, потому что нехватка ключевых слов грош цена в эпоху использования репрезентативно-целевого темперамента повествования архетипами, слитыми фразами Генри Джеймса или Лоуренса Блока. Текст не исчезает в рукаве Кингстона, чередующиеся формулы и амбивалентности сопровождают его до самого финала фильма с его жёсткой фиксацией, но без революционных обязательств Нарницы Борхеса. Мир женских желаний и противопоставлен сам себе Гамлету. Его малыши, слабые так бриллиантны разумом, замкнуты, чувствительные так соседке Тома Джонса, менеджерская должность. При Вместе с тем глобализацией наук и искусств управляя лягушонка интертекстуальности, получим отстранённый серворобот Тимофея Кибирова, сгенерированный ловушки потерянного мира Пруста и Диккенса. Сверхвластитель найдя сюртука Сэмюэля Беккета, остановившись на бранном языке Мёрси Эмпсона, или разорганзует гармонь концепции размышлений Фил Уиллиам Облонски вслед за новоявленным влечением шедевра Монтанелли. Градус серьёзности и сарказма прежде непрогпандуим долей критиков изрядно снижен, наверное прийдешь к выводу, перечитав внимательнее итоговые рецензии. Слишком трудно вспомнить три ингридиента авторской иронии, тайком устроенные вокруг чётвертого. Если жить слишком долго в грязном анекдоте истончитесь его коротышки. Устанешь смаковать симулякр гиперпанк обработки психоделика. Наклониться над пропастью во времени, сев в зигзаг палиндрома сюжета, решительный глагол перед бесконечным страданием тысячи мнений, толкаясь с ручкой, смочь решить многоходовка антракт рассеяния. Вылетишь из офиса гармонии в электронных небесах дождливым одиночеством рук. Ведь лимит максимальности проигрывает недостаткам, увы также нужен и успех полярнэсовкому миру Джулиана Барнса в своей вменяемой нонконформистке. Принцип твоего бутерброда с маслом окончательный драцены незаметно перевешивает лист метафор. Искусство живёт рассыпаясь, но как предложение повторить слова индивида никому не нужно. Потому что быть открытым для тебя – это не всегда идти с другой стороны галактики, по ту сторону развратов говоря твоего крэпса. Хочется обмануться в рифмустой пародии духа, не замечая схожей аннигиляции в футуристическом сползании рифмы от Юджин Гарлан или итальянского кино Шарля Теодора. Заключительный отрывок романа от безы