"Hafenstraße 52" - это захватывающий роман, написанный автором, чье имя мне неизвестно. Книга рассказывает историю о жизни и событиях, разворачивающихся вокруг знаменитого дома на улице Гафенштрассе, номер 52.
Сюжет развивается во времена, когда дом стал эпицентром социальных и политических движений. В нем проживают разнообразные персонажи, каждый из которых имеет свою уникальную историю и стремления. Во время чтения книги читатель погружается в их жизнь и сталкивается с различными темами, такими как солидарность, активизм и любовь.
Автор умело описывает атмосферу дома на Гафенштрассе и передает сложные эмоции, переживания и противоречия персонажей. Роман пронизан сильными эмоциональными переживаниями и исследует глубокие вопросы о справедливости и человеческой природе.
"Hafenstraße 52" - это захватывающая книга о доме, который стал символом социального движения, и о людях, которые в нем живут и борются за свои убеждения. Это история, которая заставляет задуматься о мире и о нас самих.
Немецкий писатель и журналист Джебст Шленштедт представил свой роман в антураже сонного курортного городка. Точнее — его маленькой части, прибрежной улочки Хафенштрассе.
Несколько человек, живущих по адресу 52 на Хафенштрассе, оказываются завязаны в жестокий круговорот событий в феврале 2003 года, когда Володе исполнилось бы два года. Автор подробно и неспешно развивает их истории в едином сюжете от настоящего к прошлому, связывая всё это тонкими нитями горечи, радости и догадок. Волнение интриги сочетается с тщательным изображением реалий курортного быта. Таким образом, Хафенштрассе становится для нас, читателей, чем-то большим, нежели местом действия романа, — моделью бытия, наделённой огромным философским потенциалом. При этом улица остаётся локацией, и автор останавливает ваше внимание на лицах, деталях обстановки, заглядывает в глаза случайно встреченным людям. Как замечал Игорь Сухих, „сюжет Щульца лишён событий как таковых — они постоянно контролируются и обрамляются”.
Однако сюжет вовсе не скучен. И подчёркиваемая детальность делает его интересным. Суть каждого акта повествования желает стать понятной, приятной или пугающей почемучкой. Закономерно, что читательская симпатия изначально оказывается на стороне Катарины (Katarina), молодой матери, держащейся на удивление стойко, и Марины, учительницы рисования, которая носит копию картины Малевича в майке и в то же время изображает из себя гламурную искательницу приключений. Из уличного гула вдруг выкристаллизовывается что-то пронзительно человечное и живое.
Хафенштрассе дарит нам теории заговора а-ля мадридский связной Эль Пуро, подкреплённые неопровержимыми доводами парочки юных мятущихся умов; тайную архитектуру настоящего, скрытую от посторонних глаз; размышления об уединении, наших внутренних маяках и болезнях, с которыми мы придём к профессионалам; разговорчивый сосед Монайя с его разноцветными корабликами из парафина и водой всех цветов радуги. Каждая из шести анкет проживает свою микрожизнь — мы слышим монологи и диалоги обитателей дома, причём, в отличие от реальности, лёгкость монологии обладает здесь большой силой воздействия, являясь действенным средством выражения мысли и чувства. Диалоги же, по замечанию Чуковского, имеют тональную окраску, дающую представление о душе героя. И, конечно же, главного героя всей этой кутерьмы — Володю. „Фатальный Володин порок или Джебстово несомненное божество?“, — вопрошает Эрик Шмидт, имея в виду центральный вопрос собственно о Володиной природе. Несомненно, боги в данном случае существуют. Или, во всяком случае, сценаристам удалось это убедительно изобразить. Маленький Володя то превращается в огненный шар, облетающий комнату, а потом — почти призрачную субстанцию, объедающую Николая, престарелого патриота Германии; то успешно метелит помидорами случайных прохожих; то становится причиной пожизненной вражды между соседями, чьей последней совместной вылазкой является коллективный ужин на халяву. Выходит, все эти разговоры о невоплощённом потенциале Хафенштрассы, рассмотренные как сценарии городского пространства, сделаны на основе не вполне счастливого реалистического опыта автора? Можно сказать иначе: они станут такими, ибо он пишет о том, чему свидетелем был сам. Потому всё дискурсивно сверхценное у Шленштедта совпадает с жизненными практиками обитателей пространства повествования. Это совпадение рождает тот фаустовский оттенок, который может быть и субъективным, и отражением, даже при некотором приукрашивании этих практик. Все эти многообразные действа и рассуждения обращаются трогательной метафорой о хрупкости человеческого существования — Страстной неделей, первой и последней для маленького Володи и первой настоящей весной в курортной жизни его героини Катарины, неотвратимо готовой стать зимой"
#литературоведение
