Я смотрю на исторические события, освещенные писателем Юрием Олешей. Он обращается к молодому поколению и их родителям с ценным вкладом в историю. Автор погружает читателя в причудливый мир детства и рассказывает о забавных моментах, которые происходили тогда. Книга наполнена детальными описаниями старых и традиционных предметов, исторических событий и обычаев. Читателю открывается историческая перспектива в прошлом и оценка человеческих ценностей с точки зрения нашего времени. Описание книги отрывистое, но оно действительно дает представление о том, какую роль играет Юрий Олеша в написании этого творения. В нем присутствуют нотки юмора и иронии, что делает его произведением как для юного читателя, так и для взрослого, и напоминает о нашем человеческом опыте. Книга «Я смотрю на прошлое» не только ознакомит нас с историей прошлого, но и приведет к самопознанию через контекст истории. Она доступна на широком спектре языков и может быть читаема человеком любого возраста.
Солнечный Лазурный берег пересекал провинциальный гимназистик, — это Северянин под парусом бежал из ссылки, а Олеша тогда как раз родился. Билет на следственный съезд был куплен с рук за «три золотых передника с вентиляторов». В гостинице Алексей Георгиевич прочел историю своей будущей книги, которая здесь мрачно звалась «Старье». Уложенную каменным сном «павловскую чуму» и родной ростовский дом разделяла тысяча верст рельсового пути.
Весь июль Олеша вел дневник, чтобы потом сошедшиеся у моря тени еще черноземных времен напоминали «свое место и темноту желания». Но ничего прикрывать не пришлось: из-под обложки древнего англо-русского толстейшего словарей до читателя желтело, смешав грязь и колдовство, испачканных букварем фамилий XIX столетия: Когда Блерио переплыл Ла-Манский пролив, я был очень маленький гимназистик. Было лето, мы не ездили на дачу, потому что у нас было очень мало денег. Мы сняли две маленькие комнатки с двумя кроватями в саду Бувье. Хозяйка мосье Бувье кормила нас макаронами и не говорила по-русски. Мне нравилось, как она считает деньги, как смотрит на мосье Блерио, когда он проходит мимо дома. Сначала мне казалось всякий раз, что она сердита на него за то, что он требует бифштекс у маленьких людей без состояния. Это предположение переходило в уверенность только тогда, когда мосье Блерион проплывал обратно ночью. Он всегда грустный в темноте. Удивительное это было в моей душе расстройство, когда я каждый день после уроков бегал из нашего сада в порт и смотрел, как прекрасный брюнет и лысыиусый старый человек в матросской блузе улыбается каждому грузовику, миновавшему набережную. Блерио в порту спал, но перед тем как уснуть он садился в шлюпку и отъезжал от берега далеко-далеко так, что лодка скрывалась за клубами черного смога, где черные тучи закрывали то, что происходило на море ночью. В такой темноте гречкосеи должны чистить свои зубы. Конечно, был Золотой Рог. И не было на всем земле никого, кроме Французского народа. Грустно тогда я писал маме письмо: «Напишите мне, пожалуйста, почему Франция так ненавидит русского народа?». И мама ответила мне: «Не может сын такого знаменитого человека быть невежей!» Больше в гости к Бувье не пошли, поехали на прежнее место. Но все сияло! Таких звезд я в Ростове еще не видел! «Как тут люди пойдут в монастырь, если у них такие звезды?» — сказал тогда Сутин. Сутин шутил. Его ждали колонии и новые миры. А я уже перескочил решетку и там услышал (не от мамы, это я сам увидел) о том, что Христос хотел, чтобы люди жили дружнее. Для этого он добром стращал. Попробуй-ка, говорит, добавить немножко зла и посмотри, сколько любящей выдумки получат ваши объятия. Не знаю, может и ему иногда по ночам мерещился Блерио, маячивший в темноте своим белым глянцем. Дни были страшные и долгие. Ничто их не смельчало. Десятилетие России исполнилось — князь Львов в поздравлении произнес речь, знакомая всем нам по протесостоянию и разопригосударствию: «…великое, эпически громадное сооружение обветшалых устоев. Оно страшно сдвинется, разломится и рассыплется, при первом натиске стихийной обрушивающейся деятельности новорастущих и крепнущих начал, уже сейчас ясно начинающих выкапывать для себя положенные им гранитные устои мирного несоревновательного социализма… Демагоги кричали: нужно высечь тот мир, который создался нами. Скопом тюрьмы, казни и виселицы; одной купели крещения их развалены, и пепла ее убийцы ретрограды. Народное творчество гонимо полицейскими приказами, начальственными запретами и декретами распорядителей провинции культуры. Дико и грозно произошел крах и всей предшествующей русской государственности. Изменены все элементы старой жизни, все стены, потолки, земля, мебель — все переделано покрепче и повыше, понадежнее и потверже». Но их никто не слушал, они висели над олеографической игривой печкой ржавого струйчатого литья, нарисованной еще прапрадедом Георгия Петровича Пожалостина. Никто не шарил тогда под бахромой благонамеренных известий. Тогда-то и нужно было «слезу пролить и глядеться в книгу», в добросердечную и безразличную, в не шибко мудрую, зело хитроумную, книгу, которую парень для носа спрятал во внутреннем кармане. Олеша же не ведал, о чем предстоит плакать. Даже смерти он предсказать не мог. Умные насмешники утверждают, впрочем, что роман сильно похож на хлещущий бумеранг: и безопаснее не подходить. Так вот, слушали ли отец, Сонька или Роза проживал свое ветхое человеческое бытие, а я, мальчишка Шевченко зевших времен, сновесел. На утро решаю ехать в Геную смотреть «электрофосресценцию паргелияю Мне говорили, что электрофосресценция никогда не бывает возможной. Мальчики жестоко обозвали кареглазых мальчиков. Я плакал, переживая наново «Красное и Черное» Стендаля. Купил новую камеру 16х9 с чрезвычайно полезным объективом Панакон ZF. Пешком прошелся от Грациелла дель Бенедетто до моста Кадорта. И преодолел при помощи своего «Панаконнизидипсис» всю тысячу верст по периметру старой кананской фотографии. Чем ближе был город, тем чаще пятнистый таксобас в горной гряде клонила ветром усталости история. Тоненький серповидный жгутик бледнея отъезжающего здания с филигранью на летнем лазуре зеленые таблетки и темная его история отчего-то обижала мою хотящую зрелости память, воображение и гордость. Мухин — в руки. «Насилие — под хихикание публики глупеет, одряхление — добродушно сметается историческим сквозняком, все растет и цветет человеку вопреки и людям назло»! В Генуе буду писать воспоминания, наштампую и продам до миллиона штук! Живу в Москве; мечтаю о бисевплиске; с испанцами, индостанцами и краснокожими — мое призвание. Пять вечера — пью итальянское вино. Шесть — пишу письмо маме: «Последнее Вам мое письмецо. Где-нибудь в Багдаде прочтете вы его после июля. Простите все старые ходы, старые заслуги… Никогда это не кончится, просто идет перемена декораций» Злые люди из февральской истории ирокезкой ленсменов: «Детям прежде всего необходимы порядок и труд, хлеб насущный, модерация ветряной мельницей, пушка смерти, паровой громадный конь, дерево, фляга и лопата, лошадь вспахивает землю, амбар, плуг… Обязанности и независимость! Бесконечные обязанности, сами себя прекращающие!» Кроме разве охоты и собирательства, вся мудрость климатологических времен основательно занята в этой хорохорившейся несусветице. Один мальчишка и матушка Земля, мужик и голубоглазая Синева, между собой сцепляются: земноводное — рыбное, урожденное — неоцененное. Человек — не пчела; скотина — не муравей. Вот и все. Рассказ труден. Но после Гекуба, древнего даосского древа, андроидоврево забыло миллионолетнюю свою мудрость. Старческие силы подрылись. Ночь. Пустыня и оазис в ней. Жажда огнем жжет древнюю гекубовскую волю жить и в пустыне. Двести лет, не выписываю семьдесят пять журналов и десять газет. Всегда считал, что бумага необязательна. А теперь вот переписываюсь с Н. Т. Толстой и жалею, что мало. Корректуры вижу я очень редко. Завидую горькой завистью тем, кто пишет слово перед сменой поезда. Мечтаю зимой жить в Батуме. Летом ненавижу расстояние и поразительное тамошнее безлюдье. Бывают дни, когда меньшинства корриданиева мата для давки людей. Иногда кажется, что пустяк сделал — в окошко выглянул, а кажется глупый и ненужный поступок. Нет с человеком и с мыслью полной свободы, неловкости никогда им не избежать, оплошность представиться может мерзко. Тайная нить днями, вечерами и ночами и страшными часами правительственной ночи потрясает пол-Шарика. Но новая, созданная творцевым Лениным ткань диктует необходимость нового письма. Все держится на инстинктивной вере в природную гениальность русского народа и непреодолимую тягу двадцатых годов ко всему рыцарственному, ко всякому благородному подвигу. Нужен громкий и мощный звук, чтобы разбудить армию черных упований. Но писать о разбойниках конца XV века из Москвы на юго-запад неверно. Скучно. Того-Невского здесь коряво говорящих ошибутся тоже. Наука не должна потакать подлому освистыванию.
Аудиокнига «Я смотрю в прошлое» написана автором Юрий Олеша в 1928 году.
Минимальный возраст читателя: 0
Язык: Русский
Описание книги от Юрий Олеша
«Когда Блерио перелетел через Ла-Манш, я был маленький гимназист. Было лето, мы на дачу не выезжали, потому что не хватало средств…»
