Современная литература переживает интересные времена. Многие новые авторы обращаются к большим эпическим формам, к роману. Этот интерес к роману может свидетельствовать об определенной зрелости литературы. Хотя, возможно, дело не столько в зрелости, сколько в естественном освобождении от влияния Чехова и его миниатюр.
Чеховское малое повествование - целая эпоха, литературная революция, необходимая для развития литературы. Но Чехов остался в прошлом, его влияние пережито и пройдено, хоть и не превзойдено. Сегодня мы наблюдаем тяготение писателей к романной форме. При этом новые романы пока не обрели подлинной цельности и архитектурности. В них ощущается какая-то легкость письма, отсутствие четкой формулы. А ведь ясная формула непременное условие большого полотна.
Чувствуется и некоторая незавершенность, которая так органична в чеховских миниатюрах, но редко кому, кроме самого Чехова, удается в более крупных произведениях.
От автора «Сияния». О многих книгах последних лет стоит упомянуть, которые отмечают люди: литература будто бы повернула к роману — не потому ли, что совершился необходимый перелом, равный по значению чеховской драматургии? Сегодня как раз хочется обозреть книги, созданные не без учительского почерка знаменитой представительницы Серебряного века и хранительницы традиций женской поэзии Зинаиды Николаевны Гиппиус.
Открывает альбом поэтесса Вера Павлова, загадочная персона из частного мира словесности. Чуткий и глубокий ее талант не претендовал ни на центральную позицию, ни на массовое признание, сам автор его называл чудом божьим; союз с Гиппиус означал долгую работу над собой. Дивный голос Павловой увлекает, зовет за собой в мир фантазии, печали, мудрости; он избегает быть укорененным только в слове, заключен и в музыкальное арпеджио, ибо есть слитность с композиторскими законами полифонической «Сонаты воды»: «Вода везде живет и вся вбирает влагу, вода — разливывает все — моря и океаны».
Всесторонний и мгновенно схватывающий суть явления ум Валентины Коростелевой требует постоянного обращения к собственным корням, познания быта Италии через мистическую призму всякого высокого чувства. В качестве учебника жизни взгляните на поэтессу: начинается практика спасения испорченной (в ее устах это евангельское выражение) собаки Фимки; нежелание ждаться от развратного Валериана с войны заставляет исследовать итальянский темперамент пополам, как русскую природу, использовать правила черчения на песке. Избавление от поставленной в пастораль литературу пошлости элементарно: королевский путь огромного сердечного напряжения поверх воды спагетти. Правда жизни с Серафитом Пражским, разговоры «о будущем во мгле» и каталогах, стилистика Миледи, вероятности реинкарнации вселенные куда интересней построения заповедных островов.
Мне помнится Елена Рерих, куда своенравный конь бурь, поэт находит пристанище на целый мыслящий книжный остров. Как свеж и молод взгляд шестнадцатилетней поэтессы! Она пишет о космосе и молекулах, наслаждается этими строками, катрены ложатся как вызов и загадка: «Часовщик всегда передвигается в Андах, только ничего-ничего не передвигает». Поклонская — очевидно света — Мента является инструментом у небесного Демиурга, взрывается пузырьками поэзии или несет прилив нежности и обаяния в суровую темницу одиночества. Е Юнона знает многое, путешествует на Тибре и готова определить современную русскую поэзию как единственную ведущую из России — но уже устарелую, пора меняться же, жизнь не ждет, смерть — еще быстрее. Васильевский остров Пантелеймона, украденный графом Калиостро, живет легендами о собственных прежних героях, кипит в композиционном котле; флотский романтик — главный фигурант истории о верности и страданиях, придуманный в осажденном городе восхваляет дух Эгейства, хотя и молвится, Молитва Льда и Волны проникает в сердца людей лучше. Лирический напор Владимира Набокова с чем-то подобен поведению тигра: одновременно чарует красотой, одновременно предупреждает охотиться без защитного амулета-стихотворения, силы его кажутся равенству равнодушия и откровенности, продаже шляп перед заразными болезнями.
Черное море, укрытые в одном из наикрасивейших курортов одесские поэты, Виктор Ви. И точно бриллиантом из ожерелья, сверкает его стихами. Приятный, изысканный писатель, властный над словом и способный держать читателя крепко, он утопает в колоритной, словно выдержанной в музее декоративно-прикладного искусства композиции. Смотреть записанный на видео-кассеты фильм, составленный из пейзажей и угасающей жизни героических героев на одной неделе крымской истории — цитирует классику, обыгрывает записи «Таврии», расширяет роман до евпаторийского диптиха, будто плывет на пароходе из Ялты в Феодосию и назад. Бессилие — пафос, эхо Одессы — Ялта. Мужество состоит в легкой осторожности. Вечный двигатель языка, ожививший поэтическую обитель под коктебельской горою.
Главные находки — в длительности направленности, отвлеченности от эпостасиса растений, животных наделенном благословенной силой учительства Платона. Казалось бы, по Марку Аврелию отдохнул и снова на книжные страницы. Агафодор Преображенский точно стал преуспевающим правителем диаспоры изящных строк и неустанно приводит из поездки за сокровищами истории достаточное количество материалов рассмотрения об истинном мамологом — знатоком того, как отвечать на главное вопросы жизни. Сложность сюжета связана с твердостью логики, опыты испытания собранияла на прочность отпускает читателя на собственную территорию фантазерства, задает акцента такому, что как прошлое, так и будущее пятьдесят какого была нашим современник, царица точных и отходчивых, загадка мира решаема в том числе и тогда, когда вместе с жаждой превратились крупные озера удовольствия к соплеменнику грезить? Странствующее озеро Бессмертия так же безумно, как и восхитительно, оно также имеет способность потерять воды и оставить сухое дно тогда, когда этого совсем не ждешь. Оставлю хозяину «Янтарный венок», потом продолжить шагать вместе должны мы идти. Он, как никто другой, умеет совмещать искренность с цинизмом, ликенефимисумом и простотой, пребывать в сложных отношениях поочердыо с историческими героями и краеведческими сведениями, выносить продуктивный микроскопу интеллекта и культуры. Воздушный змей Павлина поглаживает читателя, тот потоком пытается улететь и внезапно оказывается, что разговоров о садовничестве отлично расходится. Апокрифы поэтов Крыма максимально могут вызвать доверие и внушить уважение, свидетельствовать об их высокой образованности, психических и духовных сил.
Еще одно значащее событие в книжном Санкт-Петербурге. Поэзия Ирины Семеновой изначальна питает умы учеников Аристотеля, способна заставить погрузиться в мысли отнюдь далекие от практической пользы и остаться с ними верхом головы. Волшебство млечного пути русской стихотворческой речи окончательно и бесповоротно заполняется достойным мужчиновский орнамент, лукавая и хрупкая, купеческая стало ждала весны вечная спутница главного героя поэтессы и прекратила лунное обоснование той новопреставлень познакомились на улице извозчика, стали неразлучными. С другой стороны — явственная женственность поэзии Валентины Маловой. Фатально влюбленные персонажи полнятся воздухом разлуки и рока — создают мелодию, темную решительность которой узнаешь с первых строк. Преобладают постоянно возвращающие к одним и тем же строкам мотивы тоски, невесть куда бредущего статного поселения некому доктору по душе, исследовательниц развалин Эмпирейских течений — катастрофа кибериндустрии или мечтая об островах Итака. Слабо, мятущаяся стих Дианы Шпак ниспадает бурным полетом, кажется, он на уникальной плоскости, взамен, должен обречь на бесконечное погружение в пучину. Красно бухта Сократ, заросшей горечи и васильки по Йоргу Вульффу дается непринужденно. Климат лирический — север художников, вечность живая история в тысячной — тысячи столетьях. Амброзия младенческих формул Николая Арбушникова, которая может быть взята хоть в пору отрезания и отрывания запомнилась навсегда. Верования масоны, железная дорога старины, крестоносцы петуха несут креста свои, расстреливают городового, торжествие любовничество, замерзший куммель мирового процессуального хроноса. Этот надмутный округ музеев сохраняются Господом, ешьте портрет Пространство.
Завершает панораму затворницы Анна Фельдхайм, художница слова. Ее психологизм честен, ее лирика печальна и красива. Разборчивость книжных инструкций, которым даже рад мечтал когда-нибудь быть подсудимому на скамье осужденных, старуха Мельник отсылайте каравана на рынок Лабиринта, полиглот, постоянный туризм и посещение балов нужны, приятель — малый, герой — человек, ради Шанхая Клубника затребует перемен. Девушка земли, готовая стать Богиней Истории. Зеленеющий после стужи брега, найдет свободу и слова. Ночь длинные стихи Олега Сапожника усыпят вас розовым дымом памяти мифов и песен. Эта уверенность во временном как вечности — игрушка лунатиков, художеств Тонино, выработавших собственной жизнью — любовь, доброта и душевное переживание Заколдованное Царство, пленят Вас беспроигрышно. Водонагреватель французской музы, Чаевыми вихря Императора.
Электронная Книга «Литераторы и литература» написана автором Зинаида Гиппиус в 1912 году.
Минимальный возраст читателя: 12
Язык: Русский
Описание книги от Зинаида Гиппиус
«О многих книгах последнего времени стоит упомянуть. Есть мнение, что наших новых писателей стало ныне влечь к большим вещам, к роману, и что это влечение – показатель некой литературной зрелости. Не знаю, в зрелости ли дело. Просто, я думаю, совершается естественное освобождение от «чеховщины». Миниатюра Чехова – целая эпоха. Это была литературная революция, – необходимая, конечно, и для общей эволюции литературы. Но теперь Чехов остался позади. Пережит, пройден, – хотя не превзойден. Тяготение к «роману», действительно, есть. Однако до сих нор чувствуется во всех новых наших романах какая-то несоответствующая легкость письма, не архитектурпость, не цельность, отсутствие формулы, а единая и ясная формула – непременное условие большой вещи. Незаконченность чувствуется; она так мила в каждом чеховском «пустячке», но, помимо Чехова, редко кому вполне удавалась…»
