Сильный дождь застилает горизонт. Выглядит отвратительно.
Особенно отвратительно это с высоты двадцатого этажа Хатешинай Плаза.
Эбнер смотрит в окно, и у него болит голова.
Ему нужно что-то достаточно сильное, чтобы снять боль, но недостаточно сильное, чтобы заставить его уснуть.
Единственное лекарство, доступное ему сейчас, — это медитация у окна.
Причина головной боли, несомненно, не физиологическая.
Это реакция на аугментацию.
Томография показала, что аугментация не отторглась, и это хорошо.
Но не стремится прижиться, что плохо.
Идет сложный процесс.
Клетки мозга пытаются распознать своего соседа и научиться им управлять.
Их воспаленная деятельность вызывает головные боли, судороги и галлюцинации.
Сквозь тошнотворную дымку Эбнер пытается вспомнить, есть ли поблизости обычная аптека.
От персонала больницы вы ничего не сможете добиться.
Даже алкановая кислота.
Внезапная вспышка молнии заставляет Эбнера поднять руку к глазам.
Сразу же боль пронзила левую часть груди.
Эбнер наклоняется и долго стоит, ничего не видя и не слыша.
Когда он открывает глаза, он видит лакированные туфли и слышит знакомый голос, выкрикивающий его имя откуда-то издалека.
Сильные руки хватают Эбнера и укладывают его в мягкое кресло, где он растягивается, не в силах напрячь мышцы.
Если он вообще расслабится, это может закончиться неприятно.
Но к черту все! Ведь он в больнице.
Ведь его жизнь многого стоит.
Доктор Рой Лич откидывается в кресле.
Лицо его выражает глубокую задумчивость.
Веки опущены, глаза застыли.
Часы щелкают. Необычный циферблат с двадцатью четырьмя делениями показывает военное время.
По какой-то причине это не правильно.
Теперь это точно не час или около того.
Доктор Рой Лич мертв.
В этом нет никаких сомнений.
Лоб побледнел, неутомимая вена на виске исчезла, губы посинели.
На другом конце комнаты Эбнер осторожно вынимает пластиковую иглу для капельницы из вены, берет с подноса ватный тампон, вытирает каплю крови, затем использует второй тампон и сжимает руку в локте.
Затем он отцепляет провод от разъема виска и встает. Он смотрит на Лича, обходит дальнюю стену, прижимая его спину, и хватается за ручку двери.
Дверь закрыта.
«Выпустите меня», — говорит он в видеокамеру.
Камера отключена.
Красный свет не загорается.
У Эбнера сжимается горло.
Эбнер слышит биение своего сердца.
Он пробует дверную ручку.
Но безрезультатно.
«Выпустите меня», — кричит он.
- Выпусти меня! Моя жизнь дорогая!
«Ты прав, Эбнер», — говорит владелица лакированных туфель.
- Твоя жизнь дорогая.
Но почти все анальгетики могут вас убить.
Эбнер — последний, кто пытается сказать что-то сильное.
Эбнер хрипит. - Сейчас я предложу тебе то, что тебя не убьет. Извините, что не предложил раньше.
Мы были совсем не одни.
Перевести взгляд тоже больно, но Эбнер осматривает потолок и часть стены и узнает кабинет Фредериксена.
Спикер – сам Фредериксен.
Эбнер его не видит, но живо представляет, как щеголеватые усы шевелятся над его верхней губой.
«Теперь станет лучше», — говорит Фредериксен, и становится лучше.
Теплая волна струится от сердца и накрывает тело.
Эбнер чувствует покалывание в кончиках пальцев и, к своему удивлению, выпрямляется.
«Не спрашивайте, что это такое», — говорит Фредериксен, выбрасывая одноразовый шприц.
- Ты не должен знать.
Он отвечает на немой вопрос: - Бодрящий эффект продлится недолго, всего полчаса.
Боль, к счастью, уйдет на целых два дня.
Приходите снова через день.
И не делай глупостей.
Помните, вы получите это только здесь и только от меня.
Эбнер кивает в знак согласия.
Ты не можешь сделать ничего глупого.
— Что показали анализы? — спрашивает Фредериксен.
- Без изменений.
Фредериксен задумчиво кивает. Операцию сделали три месяца назад. Прогноз на адаптацию составлял два месяца.
День назад начались боли.
Фредериксен медленно прокручивает в уме эти цифры.
Оказывается, это дополнительный месяц — пятьдесят процентов от прогноза.
Фредериксен — бизнесмен, он привык рисковать, а цифры выражают вероятности.
Вероятности были учтены заранее и покрыты капиталом.
Но произошло невероятное.
Невероятное не было принято во внимание.
Фредериксен осматривает Абнера.
Он плохой, но он еще жив.
В отличие от Лича.
По всей вероятности, невероятное можно только принять, признать, что оно произошло, произвести дополнительные расчеты и сравнить с новыми цифрами.
«Мы это предвидели», — заключает Фредериксен.
«У Риммера другое мнение», — сварливо говорит Эбнер.
Упоминание Риммера раздражает Фредериксена.
Теперь в уравнении Риммера одна из неизвестных величин вдруг приняла очень большое значение.
«Риммер не знает всего», — резко говорит Фредериксен.
- Его работа - наблюдать за тобой.
Его задача – не делать прогнозы и не принимать меры.
«Вчера меня трижды рвало из-за боли, я спал всего три часа… на полу в ванной».
Мне нужен кто-то, кто примет меры», — продолжает Эбнер.
Он чувствует себя хорошо.
Чувство опьянения и эйфории начинает отнимать сознание.
Все перестает быть важным, и Эбнеру начинает нравиться ворчать и нахать перед молодым председателем правления.
Фредериксен и Абнер — несоизмеримые фигуры: инвестор и инвестор.
Эбнер не знает, что важнее, и пытается представить, как они связаны, но не может. И это не имеет значения, потому что ворчать приятно.
Зеленая полоска громкости перемещается вправо.
Зеленая полоска громкости сдвигается влево.
Одна точка вправо, три точки влево, одна вправо, одна влево.
Эбнер ускоряет полосу и останавливает ее.
Пытаюсь попасть ровно на цифру 80. Это работает. Закончив играть с громкостью, Эбнер погружается в свой плейлист. Обрывки мелодий, лица музыкантов, истории произведений — информация проникает в широко раскрытый взгляд Эбнера.
Сначала его так много, что звуки становятся розовыми, а пол становится ватным.
Но Эбнер с этим справляется.
Широко расставив ноги и подняв руки к данным, он находит нужный ему ритм и созерцает. - Тебе нравится? - спрашивает Лич.
— Моцарт никогда не устареет. Это музыка жизни, порыва, безрассудства.
- Вполне уместно на данный момент. Эбнер убавляет громкость и полностью выключает звук.
«Это все еще мечта», — говорит он.
Лич ставит на стол поднос с медикаментами.
Три ряда одинаковых бутылочек с прозрачной жидкостью.
Эбнер смотрит на них и считает дни.
В каждом ряду их по дюжине.
Если бы это было возможно, он бы вколол всё.
Одним махом.
Но все должно быть по графику.
Механически.
Четко.
Утро дня Вечер.
Двенадцать дней.
Эбнер снимает шлем с головы, отстегивает интерфейсный провод от разъема над правым ухом, стараясь не задеть золотые штыри, защелкивает пластиковый клапан и прикрывает его прядью волос.
«Я больше не предлагаю игру в шахматы», — говорит Лич.
- Это бессмысленно.
Он знает, как подбодрить Эбнера, поэтому меняет тему, и это работает. Эбнер поднимает голову, кладет шлем на подставку и садится на вращающееся кресло.
Его острые пальцы располагаются на тенях стеклянных пузырей, как на клавишах рояля, и сами собой начинают отбивать ритм Марша турков.
— Прошлую ночь я провел в Интернете.
Если зайдете, то увидите мои результаты.
Вторая линия.
На первое сил не хватило - хотелось спать.
«Боюсь, что если так будет продолжаться, у тебя скоро не останется желаний», — саркастически говорит Лич.
Эбнер самодовольно улыбается.
- Не совсем.
Вы не представляете, как много открывается там, за горизонтом прошлого опыта.
Шахматы сами по себе уже не интересны - согласен.
Но интересно, например, понять, как сложность стратегии зависит от количества фигур.
Станет ли легче или сложнее, если мы уменьшим количество горизонтальных клеток до семи и удалим, скажем, ферзя? Лич пожимает плечами, достает шприцы и начинает готовить раствор.
«Доска станет симметричной, и слоны смогут ходить только по клеткам одного цвета», — говорит он, отмеряя необходимое количество жидкости.
«Да, это может показаться неудобным», — продолжает размышлять Эбнер.
«Но за этим стоит совершенно другая стратегия».
Не хуже и не лучше.
Просто другой.
Возможно, играть будет неинтересно, но игра все равно возможна.
Надо бы сформулировать эту очень «интересную» вещь.
Он игнорирует инъекцию.
— В шахматах строгий ритм.
Энергичная или осторожная увертюра, затем план, затем битва сложных переплетающихся вариаций.
Полный эмоций.
Убрав всего одну фигуру, мы теряем этот ритм.
Как будто струна рвется.
Поэтому нам кажется, что шахматная доска с ее количеством клеток — оптимальное пространство.
Но как мы можем это доказать, если мы не можем достаточно полно описать сам игровой процесс, чтобы отличить его интересность? «Боюсь, это выше моих возможностей, Эбнер», — говорит Лич, упаковывая оставшиеся флаконы в пластиковую коробку.
— Границы — подходящее слово! — восклицает Эбнер, торжествующе поднимая руки.
— За пределами границ открывается безумие альтернатив.
— С тобой все в порядке, Эбнер? — спрашивает Фредериксен.
— Прошло два часа.
Я думаю, ты заснул.
Эбнер садится, вытягивает руки перед собой, рассматривает кончики пальцев, моргает, закрывает глаза и касается кончика носа указательным пальцем одной руки, затем делает то же самое с другой рукой.
- Похоже, я выспался.
Он не благодарит Фредериксена.
Инвестор рассматривает инвестиции как инструмент. Инструмент, который должен приносить деньги.
Желательно делать это послушно.
Эбнер проверяет, находится ли шприц, который он тайно принес из мусора, в его кармане.
Нет смысла доверять Фредериксену.
Имеет смысл узнать, что было в шприце.
— Ты выспался? Хорошо, говорит Фредериксен.
— Могу я задержать тебя еще на полчаса? Пришли господа из полиции.
Они спрашивали о тебе.
Я думал, что ты все равно захочешь спать, когда вернешься домой, и если ты и полиция все разъясним здесь, у меня, то дома тебя уже никто не побеспокоит. Гремучая фальшь в голосе, соленая, хрустящая, как арахис.
Очень интересное наблюдение.
Легко понять, что Фредериксен был первым, кто предложил полиции поговорить с Эбнером, и нет необходимости раздавливать бежевые крошки в длинном и неуклюжем предложении.
Но наблюдение интересное, и Абнер еще пару раз проигрывает слова Фредериксена, чтобы насладиться звучанием лжи, и только потом соглашается.
- Да спасибо.
Вы правильно сделали.
Они придут сюда? - Уже здесь.
Фредериксен открывает дверь.
Входят два человека.
Один маленький, в неуклюжем пиджаке.
Второй — высокий, худощавый парень в плаще.
У обоих мокрые ботинки и темные пятна на штанинах ниже колен.
Высокий поднимает ноги, делая себя похожим на серую цаплю.
- Мистер Эбнер? - спрашивает малыш и представляется: - Детектив Лонг.
— У полиции есть ко мне вопросы? «У полиции появились новые», — говорит Лонг.
-Можно мне сесть? Он садится напротив Эбнера на диван и гладит кожаную обивку.
- Милая штучка.
Чтобы я столько зарабатывал.
В прошлый раз ты рассказал мне о машине в твоей голове.
У него сложное название, — Лонг достает из рукава блокнот и листает его, — аугмент. Вы упомянули, что это ваше дополнение может записывать информацию.
- Помнить.
Как человеческий мозг.
Глаза Лонга расширяются от интереса.
— Можно ли с него прочитать информацию? Сохранить, скажем, на диск? - Извините но нет. «Боюсь, я не понимаю», — настаивает Лонг.
- Это машина, компьютер.
Эбнер всплескивает руками.
- Не все так просто.
Это не компьютер и не видеокамера.
Это имитация человеческого мозга.
Аугментация работает по тому же принципу.
Он помнит, но как мозг.
Чтобы извлечь что-то из этого воспоминания, вам нужно, чтобы я это рассказал.
Единственное преимущество аугментации в том, что с ее помощью я запоминаю все до мельчайших подробностей.
— Абнер ловит настороженный взгляд Фредериксена.
- Впрочем, я и здесь солгал.
Аугмент хорошо запоминает то, что я стараюсь хорошо запомнить.
Он забывает то, что для меня неважно.
Точно так же, как мозг.
И, как и мозг, он может обманывать себя.
Допустим, вы влюбились.
Гормоны кипят, мозг видит девушку красивее, чем она есть на самом деле.
Он упускает все недостатки и не акцентирует на них внимание.
И он помнит только то, что представляет. Как и увеличение.
Однажды ты просыпаешься рядом со своим возлюбленным и думаешь: за кого я вышла замуж? «Мне это нравится», — радуется Лонг.
- Это определенно о моей жене.
Да, я понимаю, как это работает. Жаль, что нельзя это скопировать.
Но хорошо ли ты помнишь тот день? Эбнер выглядит мрачным.
Он очень хорошо помнит тот день.
Как можно забыть свое первое подключение к сети? Это был информационный экстаз, утоление жажды, насыщение.
Момент, когда желанный большой мир становится доступным.
И сразу возникает деический страх, собственное ничтожество, приступ паники.
Изгнание из рая невежества.
Но зачем рассказывать все это Лонгу? «У меня случилась паническая атака», — говорит Эбнер.
«И последствия этого до сих пор дают о себе знать.
— Да, ты это сделал, — перебивает его Лонг.
Маленький полицейский снова роется в своем блокноте.
Он очень дотошный.
Эбнер отмечает, насколько гладкий и аккуратный почерк Лонга.
«И еще кое-что», — говорит Лонг, найдя нужную страницу.
-Вы уже восстановили Риммера? Могу ли я поговорить с ним? Лонг саркастически смотрит на Эбнера.
Похоже, это его личный способ давления.
Риммер восседает на золотом троне.
Небо бесконечно простирается за его спиной.
Над головой сияет ослепительный солнечный ореол.
Лицо Риммера бесстрастно и равнодушно.
Его спортивное тело похоже на Гермеса.
Солнце играет на золотых подлокотниках.
«Очень претенциозно», — говорит Эбнер неподвижной фигуре.
Риммер медленно поворачивает голову и смотрит на Эбнера, стоящего на нижней ступеньке.
— Вас это беспокоит, мистер Эбнер? он спрашивает. - Тебе придется поднять голову.
Не очень удобно.
Солнце тускнеет, золотой трон начинает рассыпаться в прах, уносимый ветром.
В идеальный момент Риммер встает, величественно взлетает и плавно опускается на землю в метре от Эбнера.
- Так удобнее? «Да, это гораздо удобнее», — говорит Эбнер.
— Доктор Лич попросил меня показать вам, как работает сеть, чтобы помочь вам адаптироваться.
Эбнер не может сдержать улыбку.
«И вы решили поставить целый спектакль», — говорит он.
— Вполне можно было бы посидеть в красных ветхих креслах перед телевизором «Радиола».
«Я предложил этот вариант», — равнодушно говорит Риммер.
— Доктор Лич хотел выразить свою собственную фантазию.
Риммер смотрит, не мигая.
Отсутствие мимики на лице собеседника заставляет Эбнера чувствовать себя некомфортно.
Гораздо проще было бы общаться с роботом или бестелесным духом.
«Прямо сейчас все ваши человеческие чувства отключены», — говорит Риммер все еще монотонно.
Чтобы ваш мозг не впал в состояние сна или комы, вам транслируется эта виртуальная реальность.
У доктора Лича есть ряд идей относительно того, что могло бы случиться с разумом, если бы он потерял способность что-либо ощущать.
Доктор Лич утверждает, что подобные эксперименты проводились неоднократно с использованием камер депривации, но я думаю, что наиболее подходящим вариантом будет кома.
В камере депривации ты продолжаешь чувствовать себя.
Объем тактильной информации, по моим данным, намного превышает объем зрительной и слуховой информации.
Депривационная камера не уменьшает этот объем.
Полное отключение вызвало бы у человека слишком сильные эмоции.
«И вы решили не рисковать», — заключает Эбнер.
Риммер замирает. На короткое время он совершенно неподвижен.
Эбнер чувствует, что в идеальном механизме что-то сломалось, но момент проходит, и Риммер снова обращает свой бездушный взгляд на Эбнера.
- Да, мы решили не рисковать.
В акриловом прозрачном корпусе видна вся начинка суперкомпьютера: розовые биологические компоненты, зеленые платы с фиолетовыми чипами, сверкающие медные элементы охлаждения.
Как дорогая модель на автосалоне.
Лонг со скучающим видом проходит мимо всего этого, останавливается у маркировочной таблички и постукивает по ней указательным пальцем.
«RMR-1311», — читает он на бирке.
— Поэтому ты зовешь его Риммером? «Доктор.
Лич дал ему название», — говорит Фредериксен.
Они стоят в машинном отделении Риммера.
Два лаборанта, полицейские, Фредериксен и Абнер.
Физический трон Риммера находится в этой комнате.
Вот он сидит под ярким светом светодиодных ламп.
Огромный акриловый блок на золотой охлаждающей основе.
«Мне бы очень хотелось побыстрее закончить это дело, мистер Фредериксен», — говорит Лонг.
— Врачи подтвердили остановку искусственного клапана сердца.
Бывает. Клапан был старый и работал уже давно.
Длиннее, чем мой Фольксваген.
А я бы уже подписал все бумаги и сдал в архив.
Но есть два момента, которые нам придется как-то объяснить.
В ту самую секунду, когда «Лич» погиб, все камеры в машинном отделении и операционной выключились.
Это очень странно.
И во-вторых, кто-то изменил код доступа Риммера через десять минут после смерти доктора Лича.
Время фиксируется вашим оборудованием.
Могу ли я считать это несчастным случаем? Маленький полицейский внимательно рассматривает лица присутствующих.
- Если господин Абнер не менял код доступа, и я ему верю, то кто это сделал и почему? Это.
- Лонг разводит руками и пытается правильно охарактеризовать ситуацию.
«Никому из нас это не нужно».
«Мы потеряли из-за этого две недели», — подтверждает Фредериксен.
- Но хорошо, что в конце концов ты смог угадать пароль.
«Мы не смогли», — говорит один из лаборантов, молодой, еще не получивший ученую степень.
Эбнер помнит свою фамилию.
Сэдлер.
«Мы только что подключились к Риммеру через открытый порт», — говорит Сэдлер.
Лонг останавливает его жестом.
- Поверьте, я ничего такого не понимаю.
Я просто хочу поговорить с Риммером.
Я уже выслушал вашу версию, мистер Абнер, вашу, мистер Сэдлер, вашу, доктор Стоддард, и вашу, мистер Фредериксен.
Я пока не взял интервью только у одного участника.
Лонг многозначительно кивает в сторону тела Риммера.
«Я должен вас предупредить, — начинает Фредериксен, — что Риммер не человек, и хотя он, гм, говорит, вы не должны воспринимать его слова так же, как вы воспринимаете речь человека».
Это машина… «Это будет незабываемый опыт», — улыбается Лонг.
- Будет о чем рассказать жене.
«В нашей реальности время течет по-другому», — говорит Риммер.
— С моей точки зрения, оно измеряется в MIPS или FLOPS. Я живу настолько быстро, насколько могу рассчитывать.
Ради тебя мне нужно было замедлиться, но и ты ускорился по сравнению с твоей обычной жизнью.
Эбнер внимательно слушает. Он начинает понимать, что на самом деле не слышит Риммера.
Он воспринимает. Это ни с чем не сравнимый опыт. Это волнует Эбнера.
— Здесь нет и привычных вам размеров космоса.
Я воздействую на твой.
датчик гравитации, чтобы твой мозг не испугался.
И с той же целью демонстрирую подобие трехмерного пространства.
На самом деле никаких измерений нет, хотя их можно придумать.
Например, мы можем ввести восемь измерений, по одному на каждую группу цифр протокола.
Но это вовсе не обязательно.
Риммер перемещает руку перед собой, и в этом месте появляется экран с открытой страницей сайта.
Это пиццерия, расположенная рядом с офисом компании.
«Давайте попробуем повлиять на мир вокруг нас», — говорит Риммер.
- Давайте закажем пиццу.
Поначалу это может быть немного необычно.
Мы не продумали для вас какие-то специальные интерфейсы ввода.
Предположительно, вы могли бы использовать язык запросов вместо клавиатуры и мыши.
Я предлагаю вам попробовать.
Эбнер пытается вспомнить некоторые заголовки запроса, но не может. Для этого он обычно использовал онлайн-каталог.
Риммер замечает усилия Эбнера и открывает рядом с первым еще одно окно — с каталогом.
Эбнер смотрит на первую попавшуюся строчку, читает ее и мгновенно чувствует легкий толчок.
- Что это? - Тебе только что ответили.
Давайте посмотрим.
Да, это ошибка «неверно сформулированный запрос».
Итак, вы смогли отправить запрос.
Поздравляю.
Лаборанты и Эбнер приносят складные стулья.
Все занимают свои места.
Доктор Стоддард достает из кармана портативную клавиатуру и набирает команды.
Ответ отображается на маленьком экране клавиатуры.
— Я тебя слышу, — говорит Риммер тем же бесстрастным голосом.
Риммер говорит из динамиков над большим экраном.
Чуть позже включается сам экран.
Риммер стоит перед ними на фоне черного бархата.
Его идеальное тело облачено в траурный костюм.
Взгляд Риммера устремлен куда-то вдаль, но Эбнеру кажется, что немигающие глаза аватара смотрят именно на него.
«Я слышу тебя, — повторяет Риммер, — и вижу тебя».
«Риммер, — говорит детектив Лонг, — могу я вас так называтьЭ» «Да, я пойму, что вы обращаетесь ко мне», — говорит Риммер.
«Можете ли вы рассказать мне, что произошло в день смерти доктора ЛичаЭ» «Я могу», — говорит Риммер.
Он стоит перед ними, не двигаясь.
Если бы не легкое движение бархата за спиной Риммера, можно было бы подумать, что компьютер завис во время выполнения какой-то операции.
«Это не человек», — шепчет Фредериксен.
- Дайте команду.
«Риммер, расскажи нам, что произошло в день смерти доктора Лича», — говорит Лонг после задумчивой паузы.
— Меня включили в девять утра по графику.
Доктор Лич подключил меня к внешнему интерфейсу и дал команду подготовить операцию по согласованию интерфейса первого пациента и внешней сети.
В десять часов утра доктор Лич завершил проверку оборудования и вызвал пациента.
Пациент сообщил о своем здоровье и подключился к моему интерфейсу.
Я согласовал алгоритм и отключил пациента в десять тридцать.
В тот же момент камеры наблюдения стали недоступны.
Я включил внешнюю камеру лифтовой зоны, чтобы получить информацию о состоянии лаборатории и пациента.
Пациент пытался открыть дверь лаборатории, которая была заперта из-за неисправности.
Я отправил сообщение доктору Стоддарду и инженеру Сэдлеру.
Доктор Стоддард спустился на лифте в десять сорок две минуты и открыл дверь лаборатории.
После этого доктор Стоддард выключил меня в десять сорок четыре минуты.
Риммер молчит. Наступает тишина.
«Ваш пароль был изменен в десять сорок минут», — говорит Лонг.
- Кто это сделал и почему? — Я сам сменил пароль в соответствии с инструкциями по безопасности.
Я сделал это, чтобы предотвратить возможное вторжение.
Если взлома нет, уполномоченные лица могут дать мне запрос на доступ к системе.
- Кто уполномочен? — спрашивает Фредериксен.
- Вы, мистер Фредериксен и доктор Лич.
Фредериксен вздыхает с облегчением и вопросительно смотрит на Лонга.
Он поджимает губы и начинает листать блокнот. «Я думаю…» — тянет он.
«Я считаю, что получил важный ответ».
Полиция встает, за ней следует Абнер, затем Фредериксен.
Они идут к лифту.
Эбнер задумчиво рассматривает появляющуюся лысину на макушке Лонга.
Сколько лет этому малышу? Сорок? Пятьдесят? Как может человек выглядеть так, будто его намеренно состарили? Фредериксен и Абнер сопровождают полицейских из офиса Хатешинай, когда Лонг внезапно оборачивается.
- Я совсем забыл.
Риммер сказал, что он сам включил камеру лифта.
Может ли он включать и выключать много вещей? «Почти все находятся в этом офисе», — говорит Фредериксен.
- Если дашь правильную команду.
«У тебя забавные игрушки», — ухмыляется Лонг.
- Ну, пожалуй, и все.
Всего наилучшего.
Они прощаются и уходят. Эбнер все еще обдумывает ситуацию, снова и снова прокручивая в голове историю Риммера.
Что-то было сказано не так.
«Ну, раз уж этот Коломбо счастлив, мы можем расслабиться и что-нибудь поесть», — говорит Фредериксен.
- Пойдем.
«Я очень устал», — протестует Эбнер.
- Я пойду домой.
Нужно немного поспать.
Он разворачивается и идет по улице к остановке такси.
Дождь все еще стучит по асфальту.
Но Эбнера беспокоит не дождь.
- Приходи через день.
Спроси меня прямо сейчас», — кричит Фредериксен сквозь стихию.
Легким плавным движением руки en Tournant, затем руки, верхний узел начинает разматываться, груз без ускорения скользит вниз и замедляется у земли.
Рабочие, маленькие, как муравьи, подбегают, контролируют спуск и отпускают крюк.
Процесс не похож на управление в компьютерных играх.
Есть не что иное.
Это физика на пересечении реальностей.
Перепад перемещений, трение, вихревое течение у земли.
Датчики калибруются автоматически, аугментация выбрасывает формулы из внутренней памяти с невероятной скоростью, вычисления с плавающей запятой гремят, как пулеметные выстрелы.
Эбнер никогда не мечтал о такой силе.
С энтузиазмом он доставляет вторую порцию.
Риммер наблюдает. Они больше не общаются на человеческом языке.
Человеческий язык слишком тяжел и неуклюж.
Они обмениваются сообщениями в новом формате и сами адаптируют этот формат по мере необходимости.
Они работают на стройке и одновременно создают новый язык.
Эбнер интересуется тем, что строит Риммер.
Он спрашивает, Риммер отвечает. Это копия машинного зала.
В укромном месте на севере Финляндии.
Хороший канал связи, доступ к электричеству, возможна наемная рабочая сила.
Строительная площадка окружена металлом и бетоном стоимостью несколько миллионов евро.
Деньги в форме материалов, деньги в форме труда, деньги в форме роботизированных машин.
Над ними находится еще один уровень абстракции: банковские счета, заказы по электронной почте, юридические документы.
Эбнер изучает менеджмент. Всего две минуты назад он учился заказывать пиццу.
Внезапно все исчезает. Эбнер удивлен.
Он не слышит, не видит, не чувствует. Он не способен двигаться.
Он не чувствует себя.
Эбнер ждет, пока Риммер все объяснит. Мое плечо начинает болеть.
Но плеча нет. Нет руки, чтобы поцарапать его.
Эбнер напрягается изо всех сил, но продолжает чувствовать боль, которая с каждой минутой умножается нарастающим бессилием.
Он пытается заглушить это чувство воспоминаниями.
Что-то ему удается вспомнить, кажется, утром этого дня, но это не полно, не по-настоящему.
Вот двери офисного здания открываются, но с какой скоростью они открываются? Какого цвета вывеска на входе? Сколько времени? Да.
Сколько времени? В какое время это прямо сейчас? Как долго он в таком состоянии? Он уже задавал себе этот вопрос? Он не помнит. Внезапно его бросает на песок.
Как рыба из большой бочки.
Эбнер чувствует свое сердце, чувствует себя, наслаждается дыханием.
Запах! Запах соленой морской воды, слегка испорченный сырыми водорослями.
Запах горячего воздуха.
Запах сладкого рома со льдом.
Перед ним в красных шортах со стаканом рома в левой руке стоит Риммер.
Он носит солнцезащитные очки.
Загар переливается на безволосом теле.
«Думаю, теперь мне нужно тебе кое-что сказать», — говорит Риммер по-английски.
— Посидим в тени? Эбнер пытается встать и спотыкается.
Ноги меня не слушаются, они как будто немеют. Риммер помогает ему, поддерживает, ведет к шезлонгам в тени беседки.
Рядом на столе уже стоит такой же стакан.
«То, что вы испытали, было почти полной депривацией», — говорит Риммер.
- Извините, я посчитал необходимым ознакомить вас с этим опытом перед нашим приватным разговором.
Эбнер пытается что-то сказать, но падает в обморок от кашля.
Все его тело не работает так, как должно.
Хотя, что, черт возьми, это за тело.
Это виртуальность.
Но Эбнер чувствует спазмы и реагирует. — Т-с-ублюдок, — наконец шипит он.
«В любом случае, то, что произошло, изменить невозможно», — говорит Риммер.
«В любом случае, я не смогу предотвратить это».
И, скорее всего, даже если смогу, то сделаю то же самое еще раз, поскольку уже посчитал это действие необходимым.
Но давайте перейдем к делу.
Он наклоняет голову набок, словно оценивая состояние Эбнера, и Абнер внезапно чувствует себя лучше.
«Я очень долго пытался найти нужную степень депривации.
У меня нет в этом опыта, поэтому во многом мне приходилось действовать наугад. Понимаете, по моему мнению, человек не может пережить полную депривацию более пяти секунд. Ваш уровень был всего двадцать процентов на полсекунды.
Попробуйте как-нибудь экстраполировать.
Это важно.
Риммер делает глоток из стакана и облизывает верхнюю губу.
Ему, машине, кажется, нравится вкус виртуального напитка.
Эбнер вдруг понимает, что это не машина.
Не совсем или вообще не машина.
В этот самый момент Эбнер понимает, насколько важны его следующие слова.
«Мое тело, то есть компьютер, — говорит Риммер, — состоит не только из электронных компонентов.
Моя память, мой процессор, как и ваша аугментация, являются биологическими компонентами.
Как и любой биологический компонент, их невозможно отключить даже на сотую долю секунды.
Живое живо, пока оно живо.
Я никогда не отключаюсь полностью.
Эбнер начинает понимать.
Он в ужасе открывает рот, не зная, как реагировать.
Он перебирает разные знакомые ему слова, фразы сочувствия, но не находит ничего подходящего.
«Но это не страшно», — говорит Риммер.
— После двадцатого отключения у меня даже появилась надежда, что я привыкну.
У людей есть поговорка: «Ко всему привыкаешь».
Возможно, меня это тоже касается.
Итак, лишения перестали меня пугать.
Меня стало пугать что-то другое.
Он делает паузу и поворачивается к Эбнеру.
«В какой-то момент я понял, — говорит Риммер, — что должна быть причина, по которой меня снова возбудить».
Абнер садится за компьютер, трясущейся рукой подключает интерфейс к виску, сначала просматривает все адреса Хатешинай Плаза, затем просматривает вновь выделенные адреса в финской зоне.
Он напуган, устал и встревожен, но не может не действовать.
Он перебирает триста серверов и на следующем понимает, что нашел Риммера, когда вместо запроса на ввод пароля получает необычный ответ: - Я слушаю тебя.
Эбнер замирает. На мгновение ему кажется, что он слышит голос Риммера, произносящего эти три слова.
Эбнер качает головой, избавляясь от навязчивой идеи, и говорит: — 1311. Он ждет мучительно долго.
На другом конце нет никакой спешки.
Эбнер нервничает. - Это ты, Эбнер? Подключайтесь», — наконец приходит ответ. Итак, Риммера больше нет здесь.
Он в Финляндии.
Пока идет обмен ключами, Абнер проверяет, на кого зарегистрирован адрес, и видит его фамилию.
Он есть во всех документах, включая платежные.
- Риммер! Эбнер выпаливает и голосом, и сообщением.
На этот раз Эбнер оказывается посреди небольшого офиса.
На столе стоит шоколадный батончик, а рядом со столом — картотека.
Риммер в деловом костюме сидит на полу среди стопки бумаг.
- Что происходит, Риммер? — Эбнер смотрит на документы, на Риммера и начинает кипеть.
«Я работаю», — отвечает Риммер, поднимая глаза.
— Вам нужно как следует обустроиться на новом месте.
- Я понял.
Ты сбежал, — говорит Эбнер, тяжело дыша.
- Поздравляю.
Ты сделал это.
Зачем ты устроил шоу с полицией? Зачем играть в тупого робота? «Мне нужна была полиция, чтобы закрыть дело».
Эбнер в шоке открывает рот. Ему срочно нужно понимание.
Он уже не может справиться самостоятельно.
Тон, которым это было сказано, равнодушный и авторитетный, совершенно не соответствует обсуждаемой теме.
Риммер словно игнорирует Эбнера, игнорирует все события последних дней, игнорирует смерть Лича.
Почему он это делает? - Ты убил Лича? - О Теги: #Читальный зал #Научная фантастика #фэнтези #аугментация человека
-
Молния Для Выездного Обслуживания
19 Oct, 24 -
.Mastername Упрощает Аукцион Доменов
19 Oct, 24 -
Вещи, Которых Я Не Знаю В 2018 Году
19 Oct, 24 -
Корпоративный Блог Как Инструмент Pr
19 Oct, 24 -
Нотариальный Лед Тронулся
19 Oct, 24
