Редактор The Economist об исчезающих границах между частной и профессиональной жизнью Редактор The Economist Райан Авен написал о разнице в восприятии труда между нынешним поколением и их родителями.
Если раньше люди работали, чтобы позволить себе развлечься в свободное время, то теперь сама работа является источником удовольствия, пишет автор.
Редакция vc.ru перевела материал.
Когда я был молод, худшее, что могло случиться, — это работа.
Сейчас мне сложно воспроизвести это чувство, но я вижу его в своей пятилетней дочери: - Папа, дай мне воды, пожалуйста! — Можешь налить сам, потому что ты уже большой.
«Почему все относятся ко мне как к слуге?!» - вот как я капризничал в детстве - катался в истерике по полу в ответ на просьбу убрать мою комнату.
В детстве я с недоумением наблюдал, как работает мой отец.
Он стоически взял себя в руки, высоко подняв подбородок, демонстрируя красоту и героизм своих страданий.
Бедный парень.
У него было так мало времени на себя: лежать на диване, читать или смотреть футбол.
У него была собственная бухгалтерская фирма в Северной Каролине.
Он помогал людям с налогами и другими финансовыми вопросами, когда они начинали, расширяли или закрывали бизнес.
Он не торопился уходить на пенсию, и только сейчас я понимаю, как сильно он любил свою работу.
Помню, клиенты отзывались о нем с таким энтузиазмом, как будто он был хирургом, проводящим операции по спасению жизней.
Я также помню, как менялся его голос, когда клиенты звонили ему домой.
Он вдруг начал говорить так уверенно и бегло, как не говорил в других ситуациях, словно пингвин, выпущенный на волю, плавал с естественной легкостью.
Мне 37 лет, и я смотрю на жизнь отца под другим углом.
Я живу в таунхаусе в престижном и безумно дорогом районе юго-западного Лондона — в нескольких минутах езды на поезде от офиса The Economist, где я пишу об экономике.
Я встаю в 5:30 утра и провожу час или два дома за столом.
Когда дети встают, мы вместе завтракаем, а затем уходим – в школу и на работу.
Как правило, я выхожу из офиса в такое время, чтобы успеть поужинать с семьей и уложить детей спать.
Тогда у меня есть время заняться чем-то другим: написать что-нибудь, если срок близок, или прочитать.
Работаю много, упорно, почти без отдыха.
Дело в том, и я только сейчас это понимаю, что работа интересная.
Конечно, не каждый.
Когда мой отец был маленьким мальчиком и помогал на семейной ферме, работа, которую ему приходилось выполнять вместе с отцом, была изнурительной и неблагодарной.
Однажды я посетил ткацкую фабрику, где какое-то время работала моя бабушка.
Там стоял такой шум, что не было слышно собственных мыслей.
Но моя работа — работа, которую, к счастью, немногие хорошо оплачиваемые специалисты выполняют каждый день, взаимодействуя с талантливыми людьми и решая сложные, захватывающие проблемы, — интересна.
И я обнаружил, что могу посвятить этому удивительно много времени.
Меньше всего мы с коллегами понимаем, стоит ли нам так усердно работать.
Одной из особенностей сегодняшней жизни является то, что относительно небольшое количество людей работает сверхурочно и получает за это хорошие деньги.
Например, почти каждый третий американец с высшим образованием работает более 50 часов в неделю.
Некоторые профессионалы работают вдвое больше.
В этом контексте под работой понимается активная оплачиваемая работа.
Работа редко отпускает нас: она следует за нами домой на смартфонах, дергает нас, когда мы куда-то выходим вечером, или укладывает детей спать.
Он колонизирует наши отношения с другими людьми и использует их в своих целях.
Это становится нашей жизнью, если мы не будем достаточно осторожны.
Она становится нами.
Когда в 1930 году Джон Кейнс предположил, что через сто лет общество станет настолько богатым, что каждому придется работать не более 15 часов в неделю, он не галлюцинировал, а просто экстраполировал.
Рабочая неделя тогда стремительно сокращалась.
В начале века это было 60 часов, а к 1950-м годам — 40. Сочетание свободного времени и денег породило эпоху массового досуга, семейного отдыха и совместных ужинов перед экраном телевизора.
В эту эпоху существовало понятие хорошей жизни: в ней работа была средством достижения цели, а рабочий класс стал нерабочим.
Семьи копили деньги на новый дом или машину, на отпуск, на старость.
Это была эпоха «трех мартини за обедом».
Банкиры тогда жили по принципу 3-6-3: брать взаймы под 3%, давать взаймы под 6% и к 15:00 идти играть в гольф.
Фоном этого видения спокойного будущего была оппозиция коммунизму, и эта мечта была чисто капиталистической: эффективность технологий будет неуклонно возрастать до тех пор, пока материальные потребности не смогут быть удовлетворены всего за несколько часов работы.
Это история триумфа инноваций и рынка.
Кейнс в своем эссе о будущем считал, что работа придет к концу: «Впервые с момента сотворения человек столкнется с реальной, универсальной проблемой: как использовать свою свободу от насущных экономических потребностей, как занять досуг, обеспечиваемый силами науки и сложными процентами, чтобы прожить свою жизнь».
правильно, разумно и в гармонии с самим собойЭ»
Джон Кейнс
У Карла Маркса был другой подход: хорошая работа равна хорошей жизни.
Он видел вовлечение в творческую и содержательную работу как способ реализовать весь потенциал человека.
Это не значит, что он во многом был прав в отношении современного мира, но, возможно, он не так уж ошибался в отношении наших отношений с работой.
В течение десятилетий после Второй мировой войны производительность и доходы работающих граждан в развитых странах выросли, а продолжительность рабочей недели сократилась с середины 1930-х по 1970-е годы.
А потом что-то пошло не так.
Низкоквалифицированным работникам пришлось смириться со снижением роста доходов, если они вообще хотели сохранить свои рабочие места.
Им нечего было противопоставить своим начальникам, которые благодаря технологиям и глобализации располагали всеми возможными инструментами для снижения затрат на рабочую силу.
В то же время государство всеобщего благосостояния прекратило расширяться и начало отступать под давлением правительств, стремящихся стимулировать экономический рост за счет снижения налогов и либерализации трудового законодательства.
Доходы, которые могли бы быть перераспределены среди рабочих, которые могли бы позволить повысить качество жизни и сократить рабочее время, которые могли бы привести общество к кейнсианской мечте, перетекли к тем, кто находился на вершине экономической пирамиды.
Вольно или невольно те, кто находился на нижних ступенях, стали меньше работать.
«Верхние» работали усерднее и дольше.
Не было очевидно, что все обернется именно так.
Можно было бы ожидать, что это произойдет: вместо того, чтобы мужчина работал 50 часов в неделю, пока его жена заботится о детях, оба супруга могли бы работать по 35 часов в неделю, разделять домашние обязанности и в конечном итоге иметь больше денег и свободного времени.
Этого не произошло.
Теперь более вероятно, что оба будут работать 60 часов в неделю и содержать нескольких сотрудников, которые будут заботиться о доме и детях.
Почему? Возможно, мы все бегаем на месте.
Технологии и глобализация означают, что при растущем предложении хорошей работы победитель получает очень много.
Банки и юридические фирмы получают необычайные прибыли, директора и партнеры этих компаний получают колоссальные зарплаты, а путь к этим заветным должностям лежит через годы круглосуточного труда.
Число компаний с глобальным охватом и стартапов, сформировавших и занявших определенные рыночные ниши, ограничено.
Завоевание места на вершине шкалы доходов и удержание там точки опоры — это вопрос постоянной борьбы и конкуренции.
Жесткая конкуренция увеличивает потребность в высоких зарплатах, а когда высокооплачиваемые специалисты собираются вместе, они увеличивают стоимость ресурсов, за которые конкурируют. В городах с высокой концентрацией интеллектуальных ресурсов, где проживает большая часть этих специалистов, чтобы стать владельцем собственности, нужно заплатить сумму, которую можно заработать только многими часами, потраченными на важную и ответственную работу.
Есть и заметное потребление: необходимость иметь хорошую машину, дом — как на фотографиях в журнале об интерьерах, записать детей в хорошую (читай: частную) школу, содержать целый штат помощниц по хозяйству: « Что, у тебя нет личного покупателяЭ» И так далее и тому подобное.
Время и деньги складываются, когда мы стремимся к хорошей жизни, которая всегда кажется недосягаемой.
В минуты переутомления мы представляем себе простую жизнь в маленьком городке – с возможностью больше времени уделять семье, хобби и себе.
Возможно, мы просто живем в кошмарной гонке вооружений: если бы все разоружились, мы могли бы жить более спокойной, счастливой и сбалансированной жизнью.
Но это не совсем так.
Проблема не в том, что специалисты, занимающиеся переутомлением, повсеместно несчастны.
Наоборот. Однажды, встречаясь за кофе с другом из моего родного города, мы начали говорить о рабочих привычках наших отцов.
Оба сейчас на пенсии, и их профессиональная жизнь переживала эпоху, когда хорошая работа не была всепоглощающей.
Когда мой отец начинал свою карьеру, послевоенное понимание хорошей жизни было еще в силе.
Он был ревностным, даже страстным работником.
Но он никогда не верил, что работа — это смысл жизни.
Работа была средством достижения целей; то, что делалось ради денег, которые можно было потратить на важные дела.
Я получил этот совет, когда был студентом и не мог решить, какой карьерный путь выбрать, чтобы получить больше шансов получить значимую и значимую работу.
Думаю, мои родители были озадачены моим желанием получать удовлетворение от профессии.
Была жизнь и вне работы.
В нашей семье жизнь состояла из недельных каникул на пляже или занятий бейсболом с папой.
Это были родители, ходившие в церковь, волонтерская деятельность, дети, внуки.
Эта работа только позволила ей показать фотографии внуков большему количеству людей.
Это поколение рабочих сейчас вместе идет на пенсию.
Есть чем заняться на склоне лет. Но время затянется надолго, заполнить его будет сложнее.
Сидя с другом, мы понимаем, что выход на пенсию звучит ужасно.
Почему мы должны перестать работать? Вот альтернатива ткацкой фабрике.
За последнее поколение профессиональная жизнь изменилась и стала намного приятнее.
Информационные технологии устранили из труда сходство с каторжным трудом.
Унылая и бессмысленная работа уходит в прошлое – ее делают где-то за границей или выполняют машины.
Часть удовольствия заключается в процессе растворения себя в головоломке, от решения которой зависят другие люди.
Ощущение целенаправленного погружения, напряжения более привлекательно, если учесть саму природу работы: лучшие специалисты своего времени создают качественный и востребованный продукт от начала до конца.
Мы проектируем, придаем форму, сглаживаем и улучшаем, полируем слова и цифры, код или любой другой материал.
В конце концов, мы можем расслабиться и наслаждаться своей работой — завершенной статьей, закрытой сделкой, работающим приложением — как это делали когда-то ремесленники и как больше не делают люди, получающие средние зарплаты в разрастающейся сфере услуг.
Тот факт, что работа теперь преследует нас повсюду, не обязательно является чем-то плохим.
Люди, занимающиеся умственным трудом, придумывая решения сложных задач, всегда работали сверх необходимого.
Учёные, занимающиеся важными исследованиями, или рекламщики, пишущие новую кампанию, всегда думали о важных вопросах, принимая душ по утрам или работая в саду на выходных.
Чем больше людей постоянно и продуктивно используют свой мозг, тем лучше.
Смартфоны не только позволяют работе следовать за нами повсюду; они также облегчают жизнь.
Задачи, которые в противном случае потребовали бы от вас оставаться в офисе, можно взять домой.
Родители могут проводить вечера со своими детьми.
Технология также снижает расходы на персонал и делает возможным продолжительное рабочее время: нет необходимости нанимать личного помощника — есть приложения, которые позаботятся о покупках, стирке и обеде, выгуле собаки, ремонте автомобиля и ремонте крыши.
Все это позволяет нам уделять работе больше времени и сил.
У такой жизни есть свои недостатки.
Это не позволяет нам проводить много времени с новорожденными детьми или больными родственниками; совершенствуйтесь в своих хобби, занимайтесь чем-то посторонним, проводите время в безделье – или вообще каким-либо образом, не связанным с достижением профессиональных успехов.
Но неоспоримая истина заключается в том, что все это является частью награды.
Возникает некоторое интеллектуальное и эмоциональное облегчение, когда ты можешь полностью посвятить себя чему-то, отказавшись от всего остального.
Интеллектуальные задачи — ничто по сравнению с эмоциональными.
А работа – отличное убежище.
Такая жизнь — это пакетная сделка.
В больших городах это дорого.
Менее престижные должности, требующие меньшей самоотдачи, оплачиваются хуже (часто гораздо хуже).
Для тех, кто не имеет самостоятельного источника дохода, отказаться от профессиональных амбиций и усилий по их реализации — значит уехать в меньший и более дешевый город. Но уход с ткацкой фабрики не означает выбор других перспектив и уровня зарплат. Это революция в жизни: смена места, окружения, потеря идентичности.
Трудно пройти.
Вам нужно иметь невероятно сильное чувство собственного достоинства.
Я видел, как люди пытались это сделать.
В 2009 году наши хорошие друзья собрали вещи и уехали из Вашингтона, округ Колумбия, где мы тогда жили, в небольшой студенческий городок Шарлоттсвилл, штат Вирджиния.
Это идиллическое место у подножия Аппалачей, окруженное конными фермами и виноградными полями, с дешевыми и очаровательными домами.
Он убедил начальство позволить ему работать удаленно; Она оставила работу вице-президента крупной интернет-компании, чтобы присоединиться к местной фирме.
Мы с женой думали сделать то же самое.
Она могла преподавать, я мог писать.
Если вам необходимо встретиться с редакцией, вы можете добраться до Вашингтона на поезде за разумное время.
Мы могли наслаждаться свежим воздухом, тишиной и покоем.
Возможно, мы бы даже открыли магазин на главной улице города или попробовали бы свои силы в виноделии.
Чем серьезнее мы об этом думали, тем меньше мне нравилась эта идея.
Время, необходимое мне для написания, измеряется часами, а не днями или неделями.
Я бы отчаянно скучал по офису и его спорам об идеях.
Более того, я мог с полной ясностью предвидеть, как замедлится темп жизни, как исчезнет необходимость двигаться дальше.
Я не хотел больше времени наедине с собой, я хотел, чтобы на меня оказывали давление, чтобы я стал лучше и достиг большего.
Не прошло и года после переезда, как вернулись наши друзья.
Им было скучно и одиноко.
Мы почувствовали радость и облегчение: их возвращение подтвердило правильность нашего решения остаться в большом городе.
Одна из причин, почему так сложно уйти с текстильной фабрики, заключается в том, что жизнь после этого уже никогда не будет прежней.
Когда я рос, наш район был богат на общение: мой отец играл в церковной команде по софтболу, моя мать помогала собирать еду и игрушки для благотворительности.
Родители вели занятия в школе и сопровождали детский хор в поездках.
Они поговорили с соседями, которые делали то же самое.
Такие вещи все еще существуют, но постепенно исчезают, как отметил социолог Роберт Патнэм в 1995 году в книге «Боулинг в одиночку: упадок социального капитала Америки».
Он описал упадок гражданских институтов, который он объяснил сочетанием многих факторов, в том числе изменением отношения к труду: массовым выходом женщин на рынок труда, появлением «профессиональных гетто» и увеличением рабочего времени.
Среди социальных групп, которые в прошлом были важны для социального капитала, Патнэм указал на профсоюзы.
В послевоенные годы профессиональные ассоциации процветали благодаря естественному спросу на рабочих, разделявших сильное чувство классовой идентичности.
Это позволило профсоюзам получить непомерную долю выгод, полученных от экономического роста.
В то же время профсоюзы обеспечили своим членам чувство общности и солидарности.
В последние десятилетия рабочее движение рухнуло, а вместе с ним и сеть, поддерживавшая его участников.
В наше время на смену ему пришло другое явление.
Наши социальные сети состоят не только из друзей и соседей, но также из коллег и клиентов.
Этот переплетенный мир личной и рабочей жизни обогащает нас, связывая нас с людьми, которые делают удивительные вещи, держат нас в курсе профессиональных сплетен и обеспечивают связи для реализации идей.
В то же время он давит на нас.
Страх упустить ценную возможность или идею заставляет нас встать с дивана вечером, когда с экрана манит «Настоящий детектив».
Смешение социального и профессионального не является чем-то новым.
Это ничем не отличается от Голливуда, где друзья постоянно работают вместе, актрисы выходят замуж за режиссеров, а вечерний выход в свет — это публичный акт, влияющий на ценность бренда звезды.
Или из Вашингтона, где чиновники, журналисты и политологи каждые несколько лет меняются местами и ходят на одни и те же вечеринки - дружат и спят друг с другом, обмениваются идеями, живут жизнью, в которой каждый шаг так или иначе связан с их профессиональной деятельностью.
Поскольку продолжительность рабочего дня выросла, а сама работа стала требовать большей вовлеченности, этот формат поглотил все остальные.
Переплетение работы и личной жизни имеет психологическую и экономическую ценность.
Общество, состоящее из таких людей, как мы, укрепляет нашу веру в то, что мы делаем.
Продуктивная работа на хорошей работе повышает нашу ценность в глазах других.
Мы подбадриваем друг друга, разделяем радость успеха наших друзей (и тихо завидуем) и теряем связь с теми, кто находится за пределами нашего сообщества.
Совместное проведение досуга с другими профессионалами только усиливает впечатление, что упорный труд является неотъемлемой частью хорошей жизни, а жертвы, которые он требует, естественны для честного человека.
Есть неудобства в жизни внутри профессионального сообщества.
Ошибки становятся более тяжелым и унизительным опытом.
Личная жизнь перестает служить убежищем от проблем на работе.
Возникают вопросы об искренности отношений с людьми.
Мой друг считает, что люди, которых объединяет такая жизнь, подвержены стокгольмскому синдрому: они дружат с клиентами, потому что проводят слишком много времени вместе.
Тот факт, что мне трудно оценить это суждение, говорит о том, что я сам могу быть подвержен этому синдрому.
Мои родители еще не вышли на пенсию полностью, но близки к этому.
Даже с учетом этого предостережения их карьерный путь очевиден.
Они посещают места, куда не могли пойти, когда были молоды и не имели денег, или когда были старше и не имели времени.
Их путешествия иногда приводят их в Лондон, где они навещают меня и мою семью.
Во время недавнего визита разговор, как это часто бывает, зашел о том, когда я собираюсь вернуться на восточное побережье Штатов, поближе к Северной и Южной Каролине, где живут они и большинство других родственников.
Когда мой отец прогуливается по дому, а за ним с обожанием следует мой трехлетний сын, они спрашивают, могу ли я выполнять свою работу ближе к дому.
Я мог бы писать так же легко, ну почти.
Построить карьеру вне лондонского офиса будет сложнее.
Пока я это объясняю, есть риск пойти по кругу: построить карьеру – значит сделать себя незаменимым; чтобы доказать незаменимость, вам придется погрузиться в работу; Доказав свою незаменимость, вам придется работать не покладая рук.
Я не могу добиться этого за пределами Лондона, и очевидный блеск такого пути недооценивается.
Это кажется бессмысленным и даже глупым.
И я начинаю понимать, почему родителям сложно объяснить, почему мне нравится то, чем я занимаюсь.
Спрашивают о работе.
Я думаю о самоидентичности, сообществе, целях – вещах, которые дают мне содержание и стремления.
Я говорю о своей жизни.
-
Концентрированное Внимание
19 Oct, 24 -
Внедрение Корпоративного Linux В Приватбанке
19 Oct, 24 -
Как Правильно Писать Код?
19 Oct, 24
